– Этому поверить нельзя! Что слышат мои уши? – первым возмутился Даритай, выслушав Алтана. – Да он что, совсем голову потерял с этой своей хонгиратской сукой? Не-ет уж, хватит, хватит ему сумасбродничать, это не детские игры… Слышишь, Алтан, нельзя нам позволять такое, надо поехать к нему и заявить, что мы против… Вот до чего дошел без родительского кнута, уж что-что, а этого Есугей не допустил бы. Ведь это же надо дойти до такого! Ладно, что знамя не хотел отдавать, но теперь-то… ясно, что никто из предков не одобрит его.
С ним полностью был согласен Бури Бухэ.
– Да я ведь давно вам говорил! – кричал он, покрывая другие голоса. – Еще когда он отказался идти к нам из ононских гор, когда за ним охотился Таргудай, я первый сказал, что он сумасшедший…
– Позор на все племя! – глядя на дядей, злорадно улыбнулся Сача Беки. – Видно, так он жену свою ублажает, а та уж взяла его в свои руки. Верно говорят: хороший мужчина холит коня, а плохой – жену.
– Так и скажем ему, – повторил Даритай, – мол, в своем айле делай что хочешь, а это касается всего рода, и мы не позволим.
– Поедем! – с готовностью кричал Бури Бухэ. – Я так и скажу ему: хватит, скажу, тебе беситься, пора и за ум браться.
Лишь Унгур сидел, не проронив ни слова, искоса поглядывая на других, да Алтан, не слушая никого, все думал о чем-то про себя. Наконец, придя к какому-то решению, он поднял руку, требуя тишины.
– Я думаю, мы не будем ему мешать, пусть он делает свое.
– Как это – пусть делает?! Что ты говоришь, брат Алтан?! – Бури Бухэ заревел, изумленно заглядывая ему в лицо. – Что это такое, еще меркитов среди нас не хватало…
Даритай и племянники выжидающе смотрели на Алтана.
– Я же не говорю, что это хорошо. – Тот с тонкой улыбкой смотрел на Бури Бухэ. – Я тоже считаю, что это худшее, до чего может дожить человек. Но мы не будем мешать ему, потому что этим он только себе делает плохо, а не нам. На него одного это пятно ляжет. Сача Беки правильно сказал: это позор на все племя. Так и есть, теперь к такому человеку у соплеменников не будет доверия, а это нам на руку. Он сам себя порочит, себе же роет яму. Понимаете? При этом Джамуха усиливается, а мы будем при нем. Так что пусть Тэмуджин усыновляет меркитского отпрыска. И мы поедем к нему, раз он приглашает, но не будем ему ни в чем перечить. Не нужно злить его лишний раз, настраивать против себя. Кто знает, как в будущем жизнь повернется, может быть, он еще нужен будет нам, потому и не будем ссориться с ним чересчур. Поедем, не дадим ему лишнего повода сказать, что мы были против него. Посидим, посмотрим на все и вернемся, с нас от этого не убудет. Зато потом у нас будет еще одна стрела против него – мы всегда можем шепнуть людям, указать на этот его изъян… Но сейчас мы не будем препятствовать: пусть себе роет яму, а мы даже поможем ему. Ну что, верно я говорю?
Даритай, уже при последних словах смотревший на него с улыбкой, радостно воскликнул:
– И как ловко ты всегда придумываешь! Видно, тебе какие-то духи подсказывают. Так мы и сделаем, пусть он роет себе яму. Так даже лучше.
– Да делайте вы как хотите! – махнул рукой Бури Бухэ. – Не понимаю ничего в ваших хитростях. И я не поеду к нему… Архи у меня своего хватает, а у такого человека я пировать не буду.
– Я тоже не поеду, – сказал Сача Беки. – Я и видеть его не хочу.
– Правильно, Сача, да ты весь в меня пошел! – вскрикнул Бури Бухэ и хлопнул его по плечу, заставив его побледнеть от боли. – Пусть хитрят да договариваются другие, а мы с тобой не такие, верно? Мы можем только прямо говорить!..
Даритай испуганно оглянулся на них:
– Как это вы не поедете? Ехать, так всем!
Алтан, поразмыслив про себя, положил руку ему на плечо.
– Пусть не едут, может быть, это и хорошо. Этим мы тоже покажем, что не очень-то одобряем, а приехали только из приличия.
Даритай, то оглядываясь на Бури Бухэ, то вновь поворачиваясь к Алтану, раздумывая, под конец сказал:
– Да и я, пожалуй, не поеду… нет… а, ну уж ладно, съезжу с вами. Зато потом он не сможет ни в чем нас обвинить.
Алтан насмешливо посмотрел на него:
– Вот и хорошо. А то я подумал было, что мне с одним Унгуром придется ехать.
* * *
Послы Тэмуджина, получив утвердительный ответ, уехали в тот же день. Ушли к себе и Даритай с Унгуром, сославшись на неотложные дела. Бури Бухэ отправил домой Сача Беки с Тайчу (эти двое жили в его айле), передав с ними приказ своим женщинам: перегнать два кувшина арзы и сварить котел медвежьего мяса, а сам задержался у Алтана.
Выждав, когда они остались наедине, Бури Бухэ посмотрел на него в упор:
– Давай, брат, выпьем вместе, поговорим по душам. Давненько мы с тобой не сидели, ведь ты все время то к Джамухе, то к другим керуленским нойонам ездишь, а про нас совсем забыл.
Алтан усмехнулся, поняв, что тот требует от него дарового угощения, сберегая свое архи, дорогое в весеннее время.
– Нет уж, брат Бури. Как я могу сидеть с тобой и пить архи, когда к Тэмуджину надо ехать? Я что, пьяный поеду к нему? Нет уж, сделаем все дела, а потом соберемся вместе и попируем.
– Да что за человек этот Тэмуджин перед нами? – возмущенно вскрикнул Бури Бухэ. – Хан он, что ли? Почему нельзя выпившим к нему приехать?
– Кто бы ни был он, а считаться с ним теперь приходится, – уже без улыбки промолвил Алтан. – К нему нужно ездить трезвым. Да и с Джамухой мне надо встретиться, кое-что сказать ему…
Бури Бухэ отстал, поняв, что на этот раз не удастся уговорить его, однако продолжал чертыхаться:
– Вот вы раньше Таргудаю все кланялись, и что из того вышло? Он обманул нас, обобрал, и мы еле убежали от него. А теперь нового онгона себе нашли? Да мне он – тьфу! Я к нему и пьяный могу приехать, понравится ему или нет…
Алтан раздраженно махнул рукой.
– Ладно, Бури, ведь ты сам признал, что в этом ничего не понимаешь. Потому мне и приходится за всех вас думать. Вот и сейчас надо без ошибки решить, как все сделать так, чтобы потом нам всем не пожалеть. Поэтому ты иди, не мешай мне…
Тот замычал недовольно, скрипнул зубами и молча вышел из юрты. Ругаясь и плюясь, он пошел к коновязи, сел на коня и рысью выехал из айла.
Алтан велел позвать Хучара.
Тот пришел в большую юрту, где столы с угощением были уже убраны, сел к очагу, приготовившись слушать.
– Сейчас поедешь к Джамухе, – сказал Алтан. – Мне сейчас лучше там не показываться. Скажешь ему, что Тэмуджин нас пригласил на свой обряд с меркитским отпрыском. Его, конечно, тоже пригласят. Так вот, передай ему от меня, чтобы не вздумал отговаривать Тэмуджина от этого дела, потому что это нам выгодно. Пусть поддакивает и соглашается с ним во всем…
XII
В айле Тэмуджина все было готово к обряду. Еще с вечера перед онгонами на белом войлочном коврике стояла потемневшая от старости, но все еще добротная зыбка из бересты, с гладкими обручами из ивовых прутьев, к которым были привязаны свежие перья филина. Застлана она была мягкой белой овчиной и покрыта синим шелковым одеяльцем. По наружным стенкам ее на мертвых узелках висели маленькие, пожелтевшие от старости мешочки с пуповинами всех, кто прежде лежал в этой зыбке, – деда Бартана, деда Тодоена и их братьев: хана Хутулы (отца Алтана), Хутугту-Мунгура (отца Бури Бухэ), Ухин-Бархага (деда Сача Беки и Тайчу); после них – Есугея, Даритая, рано погибших Мунгэтэ и Негуна (родителей Унгура и Хучара); самого Тэмуджина и его младших братьев. Зыбка эта, родовое гнездо киятов, сделанная руками Хабул-хана, по наследству перешла к его сыну Бартану, от него – к Есугею и потому хранилась в их семье.
