«Ты ни черта не знаешь о том, чего я хочу, и никогда не знал, а когда я сама тебе об этом рассказала – ты плевать на это хотел!»
Сейчас Себастиану вновь пришли на ум слова Ваньи, брошенные ему в лицо вчера. Если покопаться в себе самом, что Себастиан делал крайне неохотно, не может ли оказаться, что она права?
А он вообще пытался? Интересовался ею по-настоящему? Искренне?
Разумеется, нет.
Все, что он делал, касалось только его. Его желаний. Его благополучия.
Как, например, когда он лишил Ванью шанса уехать в США на учебу в ФБР, затем лишь, чтобы удержать ее рядом с собой. Чтобы она не оказалась по ту сторону Атлантического океана.
В общем-то, неудивительно. Себастиан всегда знал о себе, что он отъявленный эгоист. Он считал, что проявление уважения к другим людям – сильно переоцененная практика, но как только его поведение становилось препятствием для достижения какой-либо цели, Себастиан был вынужден его менять.
Но чего же хотела Ванья?
Что может сделать Себастиан, чтобы она дала ему еще один шанс, последний шанс, который он так отчаянно стремится получить?
Он не знает, а она никогда не ответила бы, даже если бы он спросил.
Но Себастиан знает того, кто знает ответ, или, по крайней мере, должен знать его. Того, кто в данный момент был ей ближе всех.
Того, о ком даже Себастиан слышал только хорошее.
Того, кого она любит.
Настало время для разговора с Юнатаном Бекком.
* * *
В тесноватой кухне на Норбювеген Юнатан готовил еду.
Можно с легкостью перечислить два десятка дел, которые удаются ему куда лучше. Даже три десятка. Но было довольно забавно наблюдать за тем, как он пытался не впадать в панику, когда что-то оказывалось переваренным или недоваренным, или подгорало, или когда он обнаруживал, что продукты, которые должны были быть уложены в горшочки, оставались забытыми на столе. Сегодня вечером в планах была паста с лососем в сливочном соусе с укропом и лимоном, гарнированная кресс-салатом, редисом и сыром пармезан. На первый взгляд сложно, но Юнатан искал в Сети рецепт менее чем с десятью ингредиентами и нашел вот этот. По всей видимости, автором рецепта была повариха из кулинарного телешоу, имени которой Юнатан не знал.
Ванья зашла в кухню. Спортивные штаны, футболка, мокрые волосы после душа. Она пришла вовремя – он как раз собирался вылить соус в пасту, которая, надеялся Юнатан, уже достигла состояния альденте.
– Накроешь на стол? – спросил он, и Ванья утвердительно кивнула. С разделочной доски она прихватила редиску и засунула в рот. Потом резко распахнула дверцу шкафчика прямо рядом с головой Юнатана, так что он даже отпрянул в сторону.
– Как вообще можно было выбрать столь безобразный фарфор? – фыркнула Ванья, доставая две глубокие тарелки.
Юнатан промолчал.
Отчасти потому, что вопрос не требовал ответа, отчасти – потому что в этот вечер все, что бы он ни делал, было обречено на критику. Иногда Ванья впадала в такое состояние, и в основном Юнатан просто пережидал эти периоды. Он не любил выяснения отношений. Юнатан был знаком с несколькими парами, которые придерживались мнения, что ссоры являются признаком крепких и страстных отношений и демонстрируют, что партнеры друг другу не безразличны – в общем, что ссоры полезны и даже жизненно необходимы, чтобы разряжать атмосферу в доме. Возможно, это и правда было так, но Юнатану все равно не нравилось ссориться, поэтому он зорко следил за тем, чтобы конфликтов не возникало, когда к этому появлялись предпосылки. Как, например, сейчас.
Юнатан понимал, что дело вовсе не в квартире. Тут что-то другое, большее. С тех пор как Ванья пришла с рабты, она не говорила ни о чем, кроме того, что еще вывело ее из себя за прошедший день.
Первое место досталось Тилльману. Он по ряду причин больше не являлся подозреваемым, однако Ванья готова была начать против Тилльмана персональный крестовый поход, лишь бы засадить его за решетку. В общем, Ванья очень много говорила о нем, но также и о Себастиане, который был верен своим привычкам, со всех сторон безнадежен, и вообще известная задница. Тройку лидеров замыкала Анне-Ли, о которой до нынешнего вечера Юнатан слышал только хорошее. Сегодня, однако, Анне-Ли существенно поколебала свои позиции в Ваньиных чартах одобрения – после того, как посмела открыто подвергнуть критике Торкеля, а с ним и всю Госкомиссию.
– А знаешь, что самое худшее? У него есть ребенок. У него дочь, – продолжала Ванья свой рассказ, раскладывая столовые приборы и расставляя бокалы. Как понял Юнатан, «у него» означало у Тилльмана, к обсуждению которого вернулся разговор. – Ей всего восемь, но, если она вырастет и превратится в одну из тех «ведьм», о которых он пишет, или станет убежденной феминисткой, он и ей пожелает быть изнасилованной?
Даже несмотря на то, что и этот вопрос не предполагал ответа, Юнатан почувствовал необходимость что-то сказать. Быть честным. Он понимал, что Ванью это все всерьез взволновало.
– Конечно, он так не поступит.
Взгляд, которым Ваня одарила его, недвусмысленно давал понять, что она превратно поняла его слова – словно он выступал в защиту Тилльмана. Так что Юнатану пришлось проявить красноречие.
– Он говорит ужасные вещи, но это вовсе не означает, что он хотел бы навредить собственному ребенку. Никакие родители не желают своим детям зла.
– Многие желают. Сознательно или бессознательно. Есть очень много дерьмовых родителей.
Юнатан не стал спорить. Благодаря своей работе в полиции Ванья многое повидала. Он постоянно удивлялся, как она все это выносит. Как они все это выносят – ежедневное наблюдение худших человеческих качеств и результатов их проявления. К тому же Юнатану были хорошо известны подробности сложных отношений Ваньи с ее родителями. Со всеми тремя. Он знал, что все они ранили или предали Ванью. Не кроется ли в этом причина ее неумения отодвигать в сторону события прошедшего дня?
Юнатан поставил еду на стол, и они сели ужинать.
– Ты же постоянно сталкиваешься с неприятными людьми, что такого особенного в Тилльмане? Почему ты не можешь выкинуть его из головы?
Юнатан хотел, чтобы Ванья обдумала его слова. Чтобы ей самой пришла в голову мысль о том, что за ее неприязнью к Тилльману скрывается нечто иное. В противном случае Юнатану придется поиграть в психолога-самоучку и самостоятельно вытащить эту проблему на свет божий. Постепенно он приближался к ответу. Несмотря на то, что разговоры явно шли на пользу Ванье, Юнатан понимал, что тема семьи – открытая, незатянувшаяся рана в ее душе, и добровольно бередить ее Ванья не станет.
– Я не знаю, – отозвалась Ванья, накладывая себе еду.
То, что сказал Юнатан, было справедливо. По большей части на службе – а соответственно, и в жизни – Ванье приходилось сталкиваться с людьми, общение с которыми в разной степени вызывало у нее дискомфорт, о которых она составляла негативное мнение, а иногда даже презирала. Как полицейский она вовсе не стремилась открывать свою душу, понимать, выискивать первопричину чьих-то поступков и смягчающие обстоятельства. Она быстро составляла мнение о человеке и раньше довольно успешно разделяла работу и личную жизнь.
