Мысли о еде вытесняли страхи. Дважды в день пленницам давали по небольшой миске бурого риса. Николь воображала, что ест любимые блюда – яйца-пашот в супе со шпинатом, жареную кукурузу и вкуснейшие пирожные. Но больше всего ей хотелось кофе со сгущенным молоком.
С наступлением ночи дневная жара уступала место прохладе, до раннего утра на улицах с визгом дрались коты. Николь продрогла до костей. Она вертелась на бетонной лежанке, пытаясь найти удобное положение. Наконец устроившись, пусть и на пять минут, она все равно не могла уснуть из-за кошачьих воплей и резкого света фонаря у охранника.
Через пять дней Николь отвели в небольшую затхлую комнату, якобы на допрос. Шли минуты. Скованная наручниками, она ждала. Кожа зудела, особенно на макушке, куда Николь не могла дотянуться. Минуты переросли в часы. Зуд стал нестерпимым. Чтобы отвлечься, Николь подняла голову и посмотрела на небольшой квадрат солнечного света, пытаясь представить, каково сейчас снаружи, но больше всего ей хотелось почесаться. Пребывая на грани истерики, она позвала охранника.
Вместо него в комнату вошел Жиро с мерзкой ухмылкой на лице. Николь, замерев от страха, наблюдала, как он сел на табурет и широко расставил толстые ноги. Говорил он мало, покуривая «Голуаз блю». От сигаретного дыма в столь тесном пространстве ее замутило. Николь наклонила голову, чтобы спрятаться от него за стеной густых волос. Так он не видел отвращения на ее лице, да и она не знала, с каким выражением смотрит он.
– Итак, – наконец произнес Жиро жестким, как наждак, голосом. – Что ты можешь нам рассказать?
– Я ничего не знаю.
Николь подняла голову и посмотрела в окно. Свет угасал, и комната словно бы сузилась, смыкаясь вокруг нее.
Жиро пододвинул табурет и подался вперед, потом схватил Николь за подбородок. Она содрогнулась всем телом, но ей пришлось поднять взгляд и увидеть темные волосы, торчащие из его ноздрей, вдохнуть отвратительный запах затхлости с примесью алкоголя. В глазах Жиро застыло самодовольство. Николь снова вздрогнула, и ее охватил страх. Она вспомнила, как пожалела этого человека из-за смерти сына, но сам Жиро был лишен сочувствия.
– Ничего не знаешь? После столь длительного сотрудничества с Вьетминем?
Комиссар склонил голову набок, показывая, что не верит Николь, потом убрал руку с ее подбородка.
– Они мне не доверяли.
– А что, если правильные ответы даруют тебе свободу? – Жиро улыбнулся.
Николь покачала головой:
– Я находилась в исправительном лагере, но даже не знаю его расположения. То же самое и с другими местами, где я побывала.
– И что ты видела, когда ездила туда, не знаю куда? – Жиро снова улыбнулся.
Николь не смогла вынести его тяжелого взгляда и отвернулась к окну. Он считал ее полной дурой.
– Видела, как ужасно обращаются с женщинами и детьми. Примерно как вы со мной.
– Смотри на меня, – приказала он. – Это не просьба.
Николь перевела взгляд на Жиро, вспомнив страшную гримасу на лице комиссара в ту ночь, когда застала его в борделе. Ей стало тошно.
Он не отвел взгляда и злобно усмехнулся.
– Я видела, что вы делали, – тихо сказала Николь.
Жиро ничего не ответил, а страх все больше скручивал внутренности Николь. Она осмотрелась по сторонам. Комната была полна дыма, и она закашлялась.
– Может, тебе стоит немного подышать. – Жиро приоткрыл окошко.
Внутрь ворвался свежий воздух, опьяняя Николь своим сладким ароматом. Нечто столь обыденное, но важное, связь с внешним миром. Девушка прислонилась к стене, пытаясь увидеть настоящего Жиро – жалкого вымотанного мужчину с густыми черными бровями. Однако страх все глубже проникал в ее сердце.
Комиссар взглянул на нее сверху вниз:
– Что бы ты там ни видела, тебе нельзя доверять. Никто не станет тебя слушать. Я об этом позаботился.
– Я видела, что делает Вьетминь с теми, кто отказывается их поддерживать. Видела сгоревшие дотла деревни и горы трупов на земле, видела людей, умирающих с голода. Видела разрушения от французских бомб. Насилие и убийство.
Жиро в три шага оказался возле Николь и навис над ней, отчего по ее позвоночнику побежала дрожь. Девушка смотрела на него с отвращением. Он убрал с ее шеи завиток волос и наклонился.
– Какая милая шейка… – прошептал Жиро.
Николь вздрогнула от его прикосновения.
– Что такое? Высокопоставленный французский чиновник не в твоем вкусе? – Он намотал ее волосы на кулак и запрокинул голову. – Признайся, этот ребенок – плод твоих утех с вьетминским псом?
Жиро делал ей больно, но она смогла ответить:
– Конечно нет. За кого вы меня принимаете!
– Сказать тебе? – саркастично заметил Жиро.
Потом направился к двери и приказал охраннику увести ее.
Весь оставшийся день тело Николь пылало как в огне, и она попросилась на свежий воздух, но все мольбы остались без ответа. День не кончался. Николь хотелось покоя, но когда вечером воздух наполнила мошкара и она до крови расчесала щиколотки и шею, то осталось все меньше веры в то, что она дотянет до суда. От Марка вестей не было, и с растущей тревогой Николь поняла, что он не вернулся в страну. Не зная, чем отвлечься, она окунулась мыслями в прошлое. Подумала об отце, Сильвии, об их отношениях. Николь извинилась перед Марком, но ложь тяжким грузом лежала на ее плечах. Как и все неправильные поступки.
Ко второй неделе заключения она так разболелась, что еле поднимала голову от пола. Никто не знал, что она здесь. Марк уехал. У Лан понятия не имела об аресте Николь, а если и догадывалась, то не могла помочь. Никто не мог ее вызволить. Никто. Лишенная шанса на побег, она погружалась в отчаяние, которое снедало сердце и разум. Она рыдала до тех пор, пока не иссякали слезы. Николь переживала не за собственную жизнь, а за нерожденного ребенка. Когда живот сдавило от спазма, она позвала охранника, испугавшись, что потеряет малыша. Из горла вырвался хрип, но никто ее не услышал. Ночь не принесла облегчения. Наступил рассвет, а с ним бесконечные дневные часы.
Николь не знала, сколько прошло дней. Со лба струился пот, жгло веки, которые она постоянно терла. Глаза так опухли, что Николь едва видела. Она расчесывала кожу, высасывала кровь из-под ногтей, впадая в бред. Николь являлись отвратительные призраки и фантомы, уводя ее прочь от реальности, затягивая в темную глубину. Она тонула, видя над собой лицо сестры. Теперь Николь желала, чтобы темные воды забрали ее вместе с ребенком, где они будут в безопасности, подальше от этого ада. Навсегда.
Но она не умерла и однажды ночью, недели через две, увидела луну. Та осветила темный мир за пределами маленького окошка, и в момент прояснения сознания Николь придумала, что можно рассказать Жиро. Она знала имена некоторых актеров, правда, те были добры к ней. Затем она вспомнила того человека с ножом и его имя – Зыонг. Возможно, это подойдет. Утром она попросит встречи с Жиро и расскажет ему об этом, а может, заодно и название деревни, куда они впервые отправились с Чаном, – но принесет ли это ей свободу? Николь задумалась. Если она назовет Жиро деревню, французы сожгут ее дотла. Будет ли она брать на себя ответственность за смерть женщин и детей, невинных крестьян и стариков? Возможно, она спасет себя, но как жить потом? Николь подумала о ребенке. Могла ли она пойти на это ради спасения своего малыша?
