— Ты в порядке? — спросил он.
Я была потрясена. Меня шатало. Я слышала, как Лиза дозвонилась до службы спасения.
— Просто уведи меня отсюда, — прошептала я.
Мы вместе вышли из комнаты. Никто из нас даже не обернулся.
Последние слова
На Крит нам разрешили вернуться только через несколько дней. Хотя я не имела никакого отношения к смерти Фрэнка Пэрриса или к исчезновению Сесили Трехерн, мне пришлось дать подробные показания, в основном повторяющие то, что я сказала в комнате отдыха отеля «Бранлоу-Холл». Меня не покидало чувство, будто я лично ответственна за то, что произошло со старшим инспектором Локком. Ему повезло остаться в живых. Острие булавки пробило сонную артерию, что объясняет столь обильное кровотечение, и если бы не быстрый приезд неотложки, его бы не спасли. Полицейские, которые меня допрашивали, держались, мягко выражаясь, недружелюбно.
Оставаться больше в «Бранлоу-Холле» я не могла. Признаться честно, у меня не было ни малейшего желания никого из них видеть: ни Трехернов, ни Элоизу, ни Дерека, ни даже пса по кличке Медведь. К Кэти тоже переезжать не хотелось. В итоге мы с Андреасом сняли номер в гостинице «Корона» во Фрамлингеме, где я останавливалась, когда приезжала на похороны Алана. Мне там понравилось, да и от Вудбриджа близко.
О дальнейшем развитии событий мы знали очень мало. Мы намеренно не читали газет, а в полиции нам ничего не сообщали. Но на третий день нашего вынужденного пребывания здесь я обнаружила на накрытом к завтраку столе конверт. Откуда он пришел, я поняла прежде, чем распечатала конверт с оттиснутым на нем силуэтом совы.
Внутри лежали два письма. Первое было от Лоуренса Трехерна. Я рада была увидеть наконец чек на сумму, которую он мне задолжал.
Уважаемая Сьюзен!
Признаться, мне очень не по себе, когда я пишу Вам это письмо, но первым делом прикладываю чек, как было оговорено, и прошу прощения за долгую задержку. Надеюсь, Вы не обидитесь, если я скажу, что Вы нанесли нашим жизням больший урон, чем даже Алан Конвей, но в то же время я склоняюсь к мысли, что обязан поблагодарить Вас. Мы сами поручили Вам эту работу, и Вы выполнили ее очень успешно, хотя едва ли кто из нас представлял, насколько сокрушительными могут оказаться последствия.
Хочу довести до Вашего сведения краткий отчет о прочих событиях, наверняка представляющих для Вас интерес.
Прежде всего, Эйден Макнейл мертв. После жуткого происшествия в отеле он уехал на станцию Мэннингтри, где бросился под поезд. Я удивлен, что полиция не смогла его остановить, но боюсь, суперинтендант Локк пришел в отель на свой страх и риск — грубая ошибка, — а события развивались слишком стремительно. Ну что ж, как говорится, собаке — собачья смерть: Эйден получил по заслугам. Мы с Полин горько сожалеем, что наша бедная дорогая девочка повстречала этого ужасного человека. Сесили была слишком добросердечной и доверчивой. Вы совершенно правы.
Прежде чем покончить с собой, Эйден написал адресованное мне письмо, и я, с разрешения полиции, сделал копию для Вас и прилагаю ее, чтобы показать, что это был за человек и с чем Вам довелось столкнуться. В письме содержатся также ответы на некоторые вопросы, которые, как я думаю, Вам будет интересно узнать, хотя в ряде аспектов сказанное нашим зятем и представляет собой вопиющую ложь. Хладнокровие, с которым он планировал убийство Сесили, сложно себе представить. Должен предупредить, что это весьма тягостное чтение.
Есть еще один момент, который мне хотелось бы Вам сообщить. Мы с Полин чувствуем вину за то, как обошлись со Штефаном Кодреску, хотя в то время, естественно, не знали всей правды. Нам известно, что полиция уже начала процедуры, которые позволят ему выйти из тюрьмы и вернуться к нормальной жизни. Это вопрос нескольких недель. Я написал Штефану и предложил любую поддержку, которая может ему понадобиться. Мы будем рады его возвращению в «Бранлоу-Холл», и, безусловно, мы с Полин признаем его в качестве настоящего отца нашей единственной внучки и вообще сделаем все, чтобы загладить грехи прошлого.
Надеюсь, Вы с Андреасом сможете вскоре вернуться на Крит, и еще раз хочу поблагодарить Вас за труды.
Искренне Ваш,
Лоуренс Трехерн
Таким было первое письмо. Второе было написано на трех листах, вырванных из простой ученической тетрадки, которую Эйден купил, видимо, по пути в Мэннингтри. Почерк у него оказался на удивление детским, с крупными петельками и скорее с кружочками, чем точками над «i». Прочитала я это послание не сразу, а значительно позже, когда мы с Андреасом были одни в номере, вооружившись большими стаканами виски. Спиртное очень нам пригодилось.
Дорогой Лоуренс!
До чего же странно я себя чувствую, когда пишу Вам и знаю, что минут через двадцать уже буду мертв. Готов поспорить, что известие об этом Вас не огорчит. Но для таких, как я, тюрьма точно не вариант. Среди тамошних извращенцев я и пяти минут не протяну, так что лучше уж подождать следующего лондонского поезда. Того, который не останавливается.
Зачем я это пишу? Толком сам не знаю. Если честно, ни Вы, ни Полин никогда мне особо не нравились. Вы двое всегда держались так покровительственно, словно мне полагалось постоянно питать к вам благодарность, тогда как я буквально жилы рвал, работая на вас в отеле. Но я ощущаю в данный момент близость к вам обоим, потому что убил вашу дочь. Вы согласитесь, я уверен, что такие вещи сближают людей.
Это не признание. Вы и так все уже слышали. Но есть пара деталей, которые мне хотелось бы Вам сообщить. Снять камень с души, если угодно. Все время, пока я находился с Вами в отеле, в коттедже или в отпуске во Франции, я притворялся. Но теперь я хочу, чтобы Вы узнали меня настоящего.
Я всегда сознавал, что отличаюсь от других. Не стану рассказывать Вам о своей жизни. Времени мало, да и кому есть до нее дело? Но Вы даже не представляете, что значит расти в Хэгхилле, одном из самых дерьмовых районов Глазго, жить в дерьмовом доме, ходить в дерьмовую школу, при этом знать, что ты особенный, но так никогда и не сможешь жить, как того заслуживаешь.
Мне хотелось разбогатеть. Стать значимым. Вот смотришь по телевизору на футболистов и знаменитостей и думаешь: ну почему им дано столь многое? Они обладатели какого-то ничтожного таланта, а весь мир расстилается у их ног. Да, у меня тоже был талант. Я умел расположить к себе людей. Быть очаровательным. Но в местечке вроде Хэгхилла от этих способностей нет никакого проку, поэтому при первой же возможности, в семнадцать лет, я уехал из дома и перебрался в Лондон. Я думал, что там смогу стать великим.
Разумеется, этого не произошло. В Лондоне всё против тебя. Мойщик машин зарабатывает три фунта в час. Официант — пять. Приходится снимать комнату на двоих с типом, который ворует твои носки, прежде чем они успеют высохнуть, да еще платить за этот жалкий угол несуразные деньги. А вокруг тебя вращаются такие богатства, что и представить трудно. Полки в магазинах ломятся от элитных товаров. Повсюду шикарные рестораны и пентхаусы. Я так сильно всего этого хотел, и был только один способ это заполучить.
