Наш первый музыкальный вечер продемонстрировал, что Ханнес обожает скрипку, хотя таланта у него – ноль без палочки. Мне надоело все время поправлять его, но этот парень ни слова поперек не сказал и даже был мне благодарен. Никаких нот, конечно же, у нас не было. И играли мы одни только шлягеры, оставшиеся в памяти из прежней жизни. Хорст куда лучше владел инструментом и показал удивительное чутье музыки. Экспромтом он играл партии второй скрипки, исключительно на слух, любому музыканту было чему поучиться у этого парня. Оба моих приятеля не отрывали взора от гитары.
– Как ты только на ней играешь? – все удивлялся Ханнес. – Она же звучит как целый оркестр!
Я с охотой ответил ему комплиментом, хоть, надо признаться, изрядно покривив душой.
– С такими музыкантами, как вы, это не очень трудно.
– Может, нам перед нашими лагерниками выступить? – предложил Ханнес, сгорая от энтузиазма. – Вот удивятся!
Потом ему вспомнился еще один шлягер, мы играли до самого гонга, напомнившего, что скоро отбой.
На следующее утро сразу после построения я без опозданий направился к кастеляну. Хоть какое-то постоянное занятие подействовало на меня как избавление. У меня снова возникло чувство, что я кому-то нужен, пусть даже при таких скромных обязанностях. В землянку зашел какой-то русский в форме. Я поднялся и подошел к нему.
– Где Ханнес? – спросил русский.
– Понес простыни в госпиталь, – доложил я и подумал: интересно, а с кем это я имею честь говорить.
– Вы, как я понимаю, здесь новичок, – спросил русский с сильным австрийским акцентом. – Мы с вами незнакомы, – дружелюбно продолжил он. – Вы из группы тех, кого сюда прислали из Маньчжурии?
Я назвал себя.
– Ах вот оно что, – ответил он. – Припоминаю. До этого вы лежали в госпитале. Ну и как теперь? Неплохо отдохнули?
В землянку вошел Хорст.
– Доброе утро, Сергей Миланович, – поздоровался он с русским, как со старым знакомым, и они заговорили. Я не мог понять, кто этот пришелец в форме.
Ни тщедушная фигура, ни форма головы, ни австрийский акцент, ни добродушие никак не вязались с советской военной формой. Когда он несколько минут спустя ушел, подав мне руку на прощание и сказав: «Очень был рад познакомиться, герр доктор», я просто ошарашенно молчал.
– Не знаешь, кто это? – обратился я к Хорсту.
– Это наш переводчик. Он серб. В Первую мировую служил в австрийской армии. Потом перебежал к русским и остался в России. Хороший парень, весь такой обходительный, но с ним тоже нужно держать ухо востро, скажу тебе. Помогает нам, как может. Но в первую очередь работает на оперативников. Поэтому сюда и заявился. Так что при разговоре с ним будь поосторожнее. Говори ему то, что считаешь необходимым довести до оперативника. Многие считают его за скотину, который, мол, сначала втирается в доверие, а потом закладывает русским. Но на самом деле он просто между двух огней. Я его понимаю. Однажды мы с ним откровенно поговорили. Он тоже должен следить за тем, что можно, а чего нельзя.
– Что ему от нас нужно? – явно заинтригованный, спросил я.
– Он хотел видеть Ханнеса. У него с ним шуры-муры, – пояснил Хорст. – Не очень хорошие дела. Ладно, потом обсудим. Смотри Ханнесу не ляпни, что я говорил про их дела. Ты не считай его подонком, который вредит людям. И еще я тебе скажу вот что: и наш дружок Ханнес не так прост, как кажется. Вот так-то.
Вошел Мекки и тут же подошел к Хорсту.
– Вы можете на часок дать мне Райнера? – спросил он.
– Конечно, – ответил Хорст. – А что случилось?
– У нас лежит один больной, он прибыл из Маньчжурии и, можно сказать, загибается. Хочет поговорить с Райнером.
Я почувствовал, как мне кровь ударила в лицо. Это мог быть только мой друг Мум. Мум, шубу которого так и оставили на дезинсекции в Гродеково. Его с тяжелой формой дистрофии сразу же по прибытии сюда положили в госпиталь. Я часто его навещал и с каждым разом видел, что дела его все хуже и хуже. Он уже две недели питался на заказ, а это уже говорило обо всем.
– Через полгода вы снова встанете на ноги, – убеждали его врачи. Но Мум, видимо, знал лучше их.
– Мне никогда уже не встать на ноги, – грустно отвечал он.
Я пытался убедить его в обратном, пытался как мог. Он с удовольствием выслушивал меня и часто говорил:
– Если бы только ты оказался прав! Ты на самом деле думаешь, что я выздоровею?
– Не глупи, – подбадривал я его. – Такой человек, как ты, непременно выздоровеет. Только нужно хотеть. Понимаешь, хотеть!
– Да, да, – поддакивал Мум. – Выздоровею. Или – лучше сказать – хотел бы выздороветь.
И теперь я, с колотившимся от волнения сердцем, спешил к его кровати. Мекки провел меня через охрану. Мум неподвижно лежал с закрытыми глазами.
– Как дела, Мум? – стараясь говорить бодрее, спросил я. Мекки стоял тут же.
Мум никак не отреагировал на мой вопрос.
– Хочу тебя кое о чем попросить, – прошептал он.
Наступила пауза.
– Может, ты хочешь поговорить с Райнером наедине? – спросил Мекки.
Мум отрицательно тряхнул головой.
– Останься! Это не тайна!
И снова долгая пауза. Мум поднял глаза и пристально посмотрел на меня.
– Ты знаешь мою жену, Райнер.
Я кивнул.
– И знаешь, что русские ее арестовали, – продолжал он. – Наверное, сейчас она где-нибудь в Сибири. Мы больше не увидимся. Я останусь тут. Может, хоть жена выдержит. И тебя отпустят домой.
Еще одна пауза. У Мума в глазах стояли слезы.
– Ну, зачем ты так, Мум? Перестань! – попытался успокоить его Мекки. – Ведешь себя так, словно уже отказался от себя. Все это чистейший вздор. Потерпи, выжди эти полгода. – Бесполезно, Мекки, – еле слышно произнес Мум. – Не могу я больше. Просто не могу.
– Мум, о чем ты меня хотел попросить? – спросил я его, садясь на край кровати.
– Вернешься домой, разыщи мою жену, Райнер! Не рассказывай ей, как я здесь умирал. Она должна думать, что все было быстро и без мучений. Но скажи ей, что моя последняя мысль была о ней. Скажи, что моя любовь к ней была такой же, как тогда, когда мы с ней поженились. И никаких слез, ты меня понимаешь?
– Можешь на меня положиться, – пообещал я. – А теперь засни и забудь о своих заботах. Завтра ты на все посмотришь по-другому. И что бы ни случилось: я тебе дал слово, и ты знаешь, что я его сдержу.
– Спасибо, – прошептал в ответ Мум.
– Ты сейчас уходи, – хрипло прошептал мне в ухо Мекки.
– Нет, останься, – попросил Мум. – Я вижу что-то невиданное. Ты тоже? Много народу, все немцы. И ты среди них. И ты плачешь. Но это слезы радости, Райнер. Слышишь колокола? Они звонят в честь Нового года. И они поют: возблагодарите Господа. Слышишь, Райнер? Ты дома… дома… помни обо мне… найди мою жену…
