И что из всего этого вышло? Из истории нам всем известно, что и до сегодняшнего дня мы вынуждены пожинать горькие плоды тех времен. Злой дух мести и ненависти обуял массу рабочего люда. И не раз приводил к бунтам и восстаниям. И этот злой дух обрел умы, обеспечившие его интеллектуальной базой. Возникло учение диалектического материализма.
Я сейчас не говорю о социализме как принципе хозяйствования. О методах можно говорить бесконечно. Скорее, я имею в виду теорию, выступающую в роли действенного интеллектуального принципа, порожденного ненавистью и жаждой мести, и поэтому враждебного самой жизни. Нечего возразить тому, что пролетарии всех стран соединяются. У кого есть право запретить это, если таково намерение пролетариев? Но если одна сторона считает, что сразу окажется в раю, стоит ей только устранить противника, то это самая большая бессмыслица на свете. Сизифов труд – ей приходится каждый раз начинать сначала.
Здесь, в России, прослойка работодателей в нашем понимании этого слова уничтожена. И что мы видим сейчас? Сначала пришлось столкнуться с отпором в виде кровавых жертв. Прослойка победителей ради возобновления нормальной жизни вынуждена была создавать нового работодателя. Она создала в виде прослойки или даже целого класса начальников и в их лице снова столкнулась с теми, кого в свое время устранила. Мы изо дня в день видим, что этот новый класс ведет себя ничуть не лучше, чем его предшественники капиталисты. Но все проходит под девизом освобождения от ига капитализма. Ладно, они от этого ига освободились, но только ценой нового, ничуть не менее жестокого ига.
И что же это за свобода! Это свобода, вынужденная кланяться диктатуре, верующей, что постигла систему, согласно которой все люди будут счастливы. Но если был бы известен способ сразу осчастливить всех, их бы делали счастливыми конвейерным способом! А люди, пусть даже имеющие и деньги, и дома, и все остальное, материальное, стали от этого счастливее? Значит, богатые имеют право на счастье, а бедные нет. Разве на самом деле все по-другому? Разве цель большевиков обеспечить всех материальными благами не потемкинские деревни, как и все, что мы здесь увидели? Это ошибка, заблуждение и, более того, введение в заблуждение.
Но чего можно ожидать от системы, которая не в состоянии самым доходчивым образом объяснить, что такое правда, потому что ей неизвестны первопричины всего? Или же она эти первопричины просто-напросто отвергает? Для этой системы истинно то, что ею же предписано, добро – то, что идет ей на пользу, и зло – то, что во вред. Убийство становится заслугой, если оно на пользу системе, и любовь становится преступлением, если каким-то образом становится у нее на пути.
Отдельная личность уже ничто, а ответственность считается таковой, если ты отвечаешь перед системой, а не перед своим «Я», где и свершается Божественное. Это конец свободной личности и конец человеческого достоинства. И какими бы материальными благами эта система ни осыпала бы мир, ее сторонники и защитники обречены вечно оставаться рабами и бездумными исполнителями ее воли.
Здесь злой дух победил. Он владеет всеми властными полномочиями и вообще всем, что есть. Он завладел экономикой, законотворчеством, правом открывать рот и даже правом думать, мыслить. Он окончательно поработил дух здоровой жизни, и верит, что навсегда. Но он не понимает, что все в природе создано добрым духом и что добрый дух и сегодня остается творцом всего сущего. В каждом цветке, скромно распускающемся на поле, и в пчеле, собирающей мед, выражается сотворенное им, и в сердце каждого есть частица его, пока это сердце бьется.
Что толку в полководце, который подавил сторожевое охранение, но не в силах серьезно противостоять могучему противнику? Так вот, дух ненависти подавил сторожевое охранение. Теперь он расправляется с пленными и предается оргиям, услаждаясь трофеями. Нам такое положение представляется вечным, ибо наше собственное «Я» удушено. Но не для свободного духа, создавшего все земное и небесное. Об этом нам нечего беспокоиться. Наши заботы касаются людей нашего времени и места. Их дух ненависти вполне в состоянии уничтожить. Наши заботы касаются и нас самих.
Наше право и обязанность – действовать, помня об этом. Но что мы в силах предпринять в нашем положении – мы, безоружные, отданы на милость злу, мы, его ничтожные рабы, роль которых ограничивается тем, что зло оттачивает на нас свой гнев. Нет, на самом деле мы можем сделать достаточно много важного. Мы можем страдать. Наш долг – страдать. А кто впадает в отчаяние и своими же руками превращает себя в объект изуверств зла, действует отнюдь не во благо духа творения. Ничто в самом конкретном смысле этого слова не является более творческим, чем страдание. Оно не только упрочивает наше собственное бытие, оно подобно раскаленным углям, способным воспламенить импульсы творения. Сам факт того, что мы до сих пор томимся в плену, миллионам во всем мире открывает глаза, пробуждая в них восстать против варварства. Расправа над мучениками не убила христианство, но кровь их подобно пламени воспламенила весь мир и привела христианство к победе. Если большевики считают, что, бесконечно повторяя фразу о том, что мы – подлые преступники, способны это пламя потушить, то они заблуждаются. Невзирая на любые приемы примитивной пропаганды, липкой паутины лжи, в конце концов правда восторжествует
[3]. Потому что каждый в глубине сердца стремится к правде и не спасует, когда она предстанет перед ним.
Но устремленное в бесконечность бытие ограничено во времени. И чтобы преодолеть время, нам дано терпение. Вот это оружие уже никакому злому духу у нас не выбить из рук, если мы надежно удерживаем его. И этим оружием мы его и одолеем.
Часть вторая
И когда надежде не за что держаться,
Мы выстоим, поверив в то,
Что мгновению по силам заставить
все меняться.
Индивидуальная переброска
Начало июня 1949 года «порадовало» нас очень нехорошим сюрпризом. Когда я вечером с нашей бригадой вернулся в лагерь, мой друг Роберт сообщил, что главного врача Хассенбаха в порядке индивидуальной переброски куда-то отправили. Явились трое вооруженных до зубов конвоиров и увели его. Никто не знал ни пункта назначения, ни планов администрации, как поступить с Хассенбахом. Кое-кто предполагал, что его отправили в «Лагерь № 13», то есть туда, где судят и выносят приговоры. Во всяком случае, все были едины во мнении, что подобная отправка очень нехороший признак.
Следовательно, Венцель решил убрать своего главного оппонента. На собрании актива он открыто говорил о том, что Хассенбах не уяснил требования времени. Весь лагерь встретил заявление Венцеля ледяным молчанием.
