Вилли был захвачен врасплох и принялся уверять мастера, что подобные вещи в его бригаде просто невозможны.
Но мастер, к великому огорчению Эмиля, не обнаружил ни малейших признаков недовольства. Он долго молчал, а потом заговорил.
– Знаешь что? Занимайся своими делами! – рявкнул он Эмилю. – Бригада Вилли – лучшая. И вагоны загружает полностью, быстрее и лучше остальных. Если тебе это не по нутру, иди поищи работу в другом месте.
Эмиль побагровел. Тут явно было что-то не так. Неужели этот Вилли снюхался с мастером? Грязно выругавшись, он вскочил и бегом пустился прочь. Мастер с ухмылкой посмотрел ему вслед. А Вилли скромно сидел, потом искренне заявил:
– Мастер, ты ведь знаешь, что на меня всегда можешь положиться.
– Это точно, – кивнул русский, злорадно улыбаясь. – Я в курсе.
В тот вечер бригада засиделась с Вилли. Открытое предательство Эмиля взбесило всех. Одному Вилли все, казалось, было нипочем – сама уверенность и непоколебимость. – Теперь мне нужно кое-что сказать вам, – понизив голос, произнес он. – Но чтобы об этом никакой трепотни. Даете честное слово?
Мы кивнули. Вилли понимал, что его бригада будет молчать.
– Подумайте хорошенько, какой интерес людям в том, чтобы загружать вагоны под самую завязку? – тихо спросил он. – Думаете, что мастер не рад пристроить кому-нибудь с выгодой для себя пару вагончиков? Здесь этим на каждом шагу занимаются. В конце года ему не будет хватать дерева, если он захочет его загнать. Но если он выпустит вагон, в котором по его словам сорок кубов, а на самом деле тридцать, у него десять кубов, считай, в кармане. Это вам ясно?
Все снова кивнули. Яснее некуда. Десять кубов к себе в карман.
Карл Борк задумчиво покачал головой.
– Возражения будут? – резко спросил он Борка.
– Смотри, – задумчиво ответил Карл, – когда вагон доберется до какой-нибудь там шахты и во время разгрузки выяснится, что в нем на десять кубов меньше, поднимут шум. И еще какой.
Вилли чуть смущенно усмехнулся.
– А как ты думаешь, кто будет заниматься разгрузкой вагонов в шахте?
– Ну, заключенные, разумеется. Такие как мы, – ответил Карл, так и не избавившись от озабоченного тона.
– Если бы ты, к примеру, разгружал такой вагон и обнаружил, что он загружен только наполовину, как бы ты поступил?
– Разгрузил бы, и делу конец.
– И доложил бы, что разгрузил сорок кубов.
– Ну, конечно, – с готовностью подтвердил Карл. – Я же не идиот, отказываться от такой лафы.
– Вот видишь, – продолжил Вилли. – Ребята, которые будут разгружать наши вагончики, вполне возможно, что это будут русские заключенные, они ведь ничуть не глупее нас с тобой.
– Но потом вдруг бревен не хватит, – аргументировал Карл. – В конце года комендант лагеря останется без дерева, и ему придется отвечать.
– Правильно! – невозмутимо подтвердил Вилли. – Может, этот лагерь вообще сгорит. Или там все заметят. Все шишки достаются крайнему. Так было, есть и будет. Каждый должен думать о себе.
После этого разговора меня не покидало чувство горечи. Вилли был по-своему прав. Здесь все было не так, как полагалось. То есть либо ты с нами, либо против нас. И все же! Карл со своим идеализмом растеребил душу многим.
Поздно ночью он подошел к моей койке и пожаловался, что, мол, ему не спится. А не спалось ему потому, что из головы не выходил этот разговор с бригадиром. Ему не давало покоя чувство неизъяснимого страха. У него здорово прихватило почку в эти дни. И хотя он за день вымотался, как все, спать не мог, хоть на стенку лезь.
– А еще у меня со зрением что-то происходит. Плохо стал видеть. Все кажется размытым, темным. Обязательно надо к врачу сходить. Хотя я понимаю, что она меня тут же в симулянты запишет.
Я пощупал его пульс. Пуль был частый и слабый, едва прощупывался. Рука взмокла от пота и была холодной.
– Нет, тебя так просто к чертям не пошлют, – считал я. – У тебя температура. И в таком состоянии не вздумай ходить на работу. Сразу же после побудки к врачу.
Я сам его отвел к ней утром. Женщина тут же осмотрела его. А днем Карла, как «тяжелого», поместили в спецгоспиталь, расположенный тут же рядом, туда отправляли тяжелобольных военнопленных сталинградского лагеря.
Когда я слышу поговорку «Пришла беда – раскрывай ворота», я не всегда верю, что это так, но события того дня в нашей бригаде подтвердили ее верность. Только мы вернулись вечером после работы в лагерь, как произошел несчастный случай. Молодой заключенный Эрих Бланк, мой сосед в бараке, которого весной несмотря на плохую кардиограмму зачислили в нашу бригаду, шел рядом со мной, и мы говорили о Карле Борке, радуясь, что ему, наконец, предоставили возможность передохнуть.
– Мне бы такую возможность, – со вздохом произнес Эрих. – Я изо всех сил держусь, стараюсь привыкнуть к нагрузкам на работе. Все надеялся, что сумею преодолеть эту слабость. Но сегодня меня так скрутило… Рад буду до койки добраться. Башка кругом идет. Все вокруг вертится.
Едва мы оказались в лагере, как Эрих поспешил к бараку. Я поддержал его, потому что мне показалось, что он вот-вот свалится.
– Слава богу, – выдохнул он, когда мы стали спускаться по лестнице в спальное помещение. – Ни есть не хочется, ни даже умыться. Лечь и не шевелиться.
И в этот момент я увидел, что он падает. Все произошло так быстро, что я даже не успел его удержать.
Когда несколько минут спустя прибыл врач-немец, он лишь констатировал смерть Эриха.
Али
Я обратил внимание, что в последнее время конвоиры, сопровождавшие нас на работу, почти все киргизы. Ошибиться я не мог, я ведь был и в Чуаме, и в Кызыл-Кия и хорошо запомнил этих людей – «солнце пустыни», как мы их прозвали. Примитивная дикость, ярко выраженное стремление к свободе, горячий темперамент – ничего подобного у русских конвоиров я не встречал. Службу они несли в полном соответствии с предписаниями, но довольно быстро сошлись с пленными и, совершенно не обращая внимания на своих русских командиров-офицеров, бойко торговали с нами у них за спиной, приносили откуда-то всякие запрещенные предметы и передавали записки заключенным соседних лагерей. Мы, немцы, воспринимали их не как русских, они были, как нам казалось, добрее, веселее. Они не стеснялись при нас весьма критически высказываться в адрес русских.
Я по Чуаме сохранил в памяти несколько киргизских слов. Стоило мне однажды поздороваться с одним конвойным на его родном языке, как тот сразу же перешел на киргизский, хотя я ничегошеньки не понимал, но мне показалось, что он не против со мной сдружиться. И в качестве доказательства он предложил мне щепотку махорки, которую мы тут же с ним выкурили, как трубку мира. Я рассказал ему о своих приключениях в Киргизии, не забыв описать красоты местности и добрые качества местного населения.
