Росомаха начал осторожно красться вперед, прячась за посаженными между домами кустами и деревьями. Судя по всему, с тыльной стороны за домом никто не наблюдал. По крайней мере поблизости никто не шевелился, не прятался ни за каким углом и не сидел в автомобиле с выключенными фарами.
Домработница недавно вышла из подъезда с другого конца здания. Мать обычно проводила остаток ночи одна. Он нащупал в кармане ключ и решительным шагом направился мимо подъезда матери к следующему и, незаметно проскользнув внутрь, спустился в подвал. Через него он вернулся в подъезд матери и на лифте поднялся на ее этаж. Никто не мог видеть его прихода.
Он остановился на лестничной площадке, чтобы взять себя в руки, и огляделся. Обшарпанная лестница. Неприятный запах пригоревшей пищи. Наверное, кто-то из живших на пособие соседей забыл кастрюлю на плите. Его мать ничего не готовила сама, об этом заботилась домработница. Он изучил поцарапанную дубовую обшивку двери.
«Естанше», — прочитал он на почтовом ящике и подумал, что это слишком звучная фамилия для столь убогого окружения.
Скоро ее должна была сменить какая-то другая.
Тогда они остались бы только вдвоем. Он вздрогнул, вспомнив о сестре, и у него заныло сердце. Иного он и представить себе не мог. Он не собирался бросать ее здесь. Такой альтернативы для него просто не существовало. Она была единственной ниточкой, связывавшей его с обычной жизнью.
Той самой, которую им скоро предстояло начать заново. Вместе.
Прошло четверть часа. Хотя ему казалось, что он находился у матери гораздо дольше. Он встретился с ней взглядом. Не заметил и тени тревоги на ее лице, скорее оно выглядело спокойным. Она сидела в кровати, отклонившись на спинку. Они уже успели немного поговорить. Она сохраняла ясность мысли. Хотя болеутоляющие препараты, особенно по вечерам, насколько он знал, выбивали ее из колеи.
Они разговаривали о жизни, о том, как она выглядела раньше. Когда еще отец не перешел в мир иной. До ее болезни. Она спросила об Исабелле. И он на ходу сочинил историю о том, как хорошо все обстояло у сестры. Что ей пришлось уехать на время, по работе. Мать кивала молча со слабой улыбкой на губах. Ей явно стало легче на душе. Беспокойство, которое он увидел на ее лице, когда только вошел в спальню, исчезло.
Он вышел на время. Вернулся со стаканом жидкости. Мешал ее ложкой. Осторожно поднес его к ее рту. Она пригубила содержимое и сделала несколько глотков. После его уговоров допила остальное.
От нее прежней уже почти ничего не осталось. Лицо осунулось. Кожа обтягивала его так, что под ней явно просматривались кости. Жиденькие седые волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост. Наверняка это сделала одна из молодых иммигранток из социальной службы, помогавших ей. Порой и они приносили какую-то пользу.
Она осторожно взяла его за руку. Ее собственная рука не дрожала. Он знал, что препарат, который он ей дал, действовал успокаивающе. Он притянул ее к себе, заключил в объятия и поцеловал в лоб. Она была легкой, как птенец. Только кожа и кости. Ее голос напоминал слабый шепот. Изо рта приятно пахло киселем, который социальные работники оставляли на тумбочке около ее кровати.
— Мне недолго осталось, — сказала она.
Он покачал головой. Смотрел спокойно на нее. Улыбнулся. Потом опустил взгляд и продолжил обнимать ей.
«Ты уже умерла», — подумал он и погладил ее по щеке. Она внимательно посмотрела на него. Глаза начали мутнеть. Но она еще полностью находилась в сознании.
Он не знал, поняла ли она, что произошло.
Или грешила на свою болезнь.
Он бросил взгляд на пуделя, лежавшего в углу в корзине. Тот с недоумением таращился в ответ. Блестящие красные глаза. Казалось, он пригубил содержимое бутылки шерри, стоявшей на столе рядом с телевизором. Его звали Кики. Ну и имя. Пес продолжал тупо глазеть на него. Он отвел взгляд в сторону. Не собирался брать собаку с собой в Австрию. Но мог позвонить в какой-нибудь приют для животных, когда будет в безопасности.
Он провел пальцами по краю стакана, стоявшему на столе рядом с матерью. Несколько оставшихся крупиц порошка прилипли к пальцам. Слабый отпечаток ее губ виднелся на стекле.
Пожалуй, все получилось так, как он и говорил. Он обещал помочь ей. С помощью пищевой добавки. Он достал пустой пластиковый пакетик из кармана.
Пентобарбитал.
Он угостил ее большой дозой снотворного и добавил в него противорвотное средство. Чтобы ее не вырвало жидкостью, от которой она должна была заснуть через несколько минут.
Навсегда.
Он давно купил этот препарат про запас. Как последнюю меру. Если понял бы, что ее страдания могли стать невыносимыми. Он нашел его в даркнете. Сейчас все пошло не так, как планировалось. И пусть она пока держалась. Он все равно решился на этот шаг.
Он увидел свое отражение в темном оконном стекле. Типичный добрый самаритянин. Он поступил так ради нее. Не мог оставить мать здесь. Одну. Наедине с ее беспокойством. И страхами.
С полицией.
Которая через нее могла выйти на него.
Глава 36
Нигде не было видно никаких камер. Он еще прогулялся по Фантхольмену и только потом сел в машину и доехал до парковки яхт-клуба Экере. Повсюду стояли вытащенные на берег суденышки, но он не заметил ни одного человека вокруг. Уже почти стемнело, хотя было только начало шестого.
Одинокий автомобиль проехал мимо, направляясь к одному из немногих роскошных домов, расположенных на островке по ту сторону причалов. Он остался в машине и ждал. Под брезентом на больших яхтах не было заметно никакого движения. Никаких самовольно заселившихся в каюты цыган, которые расстилали бы спальные мешки или открывали консервы. Недавно он видел нескольких около торгового центра в Экере. Их стало много в Швеции. Он ухмыльнулся. В Седермальме цыган называли ЕС-мигрантами. Сам же он считал их обычными бродягами.
Он приезжал сюда раньше, провел рекогносцировку еще до того, как ему удалось внедриться в одну из стокгольмских групп АФА. Потом у него не было особой необходимости наведываться в эти края снова. Он ведь мог заняться Линн когда угодно. Она не входила в число приоритетов. Не была его заданием.
До сих пор.
В прошлые разы, когда он наблюдал за домом, частенько в нем находились дети. Но сейчас она была там одна. Хотя это не играло большой роли.
Росомаха покосился на часы мобильника. Он рассчитывал, что она останется верной себе. Как обычно, отправится на пробежку перед ужином.
Сам он тоже надел спортивный костюм. Стоял, наклонив голову, и делал вид, будто разминается, когда на Фантхольмсвеген появился собачник, гулявший со своим лабрадором. Он натянул шапку на лоб, когда мужчина приблизился. А когда тот удалился, надел перчатки и перебрался в тень маленького кирпичного здания. Склада или, пожалуй, подстанции. Он мог сделать вид, что справляет малую нужду, если бы кто-то увидел его там. В своем черном наряде он практически слился с уже опустившейся темнотой. Вокруг него находился только лес. Лиственные и хвойные деревья. И единственная узкая дорога, которая вела к ее стоявшему на берегу жилищу.
