Он отправился в душ сквош-клуба Копенгагена и встал под теплую струю воды. Тело расслабилось, боль начала отступать. Но одновременно тревога охватила его. Он знал ее причину, однако сейчас столкнулся с ощущениями, абсолютно незнакомыми для себя. Чувством раскаяния. Угрызениями совести. Он пытался избавиться от них. Рьяно намыливал голову, с силой работая пальцами.
А что он мог сделать? Другого способа просто не существовало. У него были свои принципы, которым он следовал всю жизнь. Идеология, в которую он верил. Исходя из них, он не мог позволить себе прощать слабости и недостатки другим. Церемониться с генетически неполноценными личностями.
Даже если бы в их жилах текла его собственная кровь.
Он делал воду горячее, пока она не начала обжигать кожу.
Он не мог знать этого наверняка. Но все равно не сомневался, что Росомаха был его сыном.
Ругер Естанше.
Бофельт никогда не пытался проверить свое отцовство. Убедиться, действительно ли их связывали родственные узы. Алис Естанше, мать Росомахи, напомнила ему о себе, только когда родила. Но она никогда не давила на него. Их короткая интрижка к тому времени уже давно закончилась.
В его жизни тогда не было места для детей.
И позже так и не нашлось. Бофельт ни разу не разговаривал со своим сыном. Не видел его вживую, только на фотографиях.
Он неоднократно жалел об этом. Представлял, какие между ними могли бы сложиться отношения. Похоже, их многое объединяло. Они оба верили в другой мир. Оба, решительные и своевольные, всегда старались все делать по-своему. Хотя абсолютное послушание представлялось ему важным достоинством — когда сын находился в подчинении отца.
Алис была красивой. У них могло что-то получиться. Они находились на одной стороне. Ее австрийские родственники, националисты, уже давно сыграли свою роль, во время аншлюса. Но то время давно прошло.
А теперь окончательно.
Бофельт попросил Ханнекена переключить разговор на него, если Росомаха выйдет на связь. И это произошло накануне вечером. Он позвонил и хотел извиниться за то, что связался с Йоргеном Кранцем, не дождавшись разрешения. И мимоходом также сообщил о смерти своей матери. Из-за чего он, по его словам, потерял контроль над собой. И сейчас попросил помочь ему обменять его сестру на сестру Линн. Но ничего такого Бофельт никогда не одобрил бы тоже.
Попытка убийства полицейского. Наезд на Йоргена Кранца. Похищение сестры Линн. Все это совершил один человек, которого полиция, в худшем случае, могла связать с их организацией.
Его сын.
В такой ситуации существовало только одно решение.
Бофельт старательно растирал тело полотенцем. Пытался счистить с него чешуйки омертвевшей кожи. Бедра поворачивались в едином ритме с движениями рук, не оказывая сопротивления. Он наблюдал за собой в зеркале. Лицо все еще оставалось красным от напряжения. Ручейки пота бежали по спине.
Он вот-вот мог потерять своего ребенка. Но у него по-прежнему оставался бы еще один сын. Даже если они внешне не имели ничего общего и вообще не являлись родственниками, между ними все равно существовала сильная внутренняя связь.
Он никогда не признался бы в своих чувствах даже себе. Но и не мог отрицать очевидного.
У него был Амид.
Появившись в его жизни двадцать лет назад, он стал ему сыном, которого он не мог позволить себе иметь по целому ряду причин.
Он плеснул воду на каменку. Волна горячего пара ударила в лицо, обожгла тело. Он отшатнулся, скрутил полотенце и принялся раз за разом хлестать себя им по спине. Боль не смогла разогнать неприятные мысли. Он им всячески противился, поскольку они могли породить сомнения в отношении столь дорогого для него человека.
К тому же иммигранта.
Одного из тех, от кого они хотели избавиться. Даже если Амид был иным. Датчанином даже большим, чем все другие, работавшие на него в Ульв А/С, не говоря уже о преданности лично ему.
Он снова поддал жару. Втянул носом горячий воздух, когда почувствовал, как волна пара опять ударила по лицу.
Однако не происхождение Амида заботило его сейчас. Оно не значило ничего больше. Но парня стало труднее контролировать. Конечно, речь шла о мелочах. Но ничего такого не случалось раньше.
Амид никогда прежде не подвергал сомнению ничего из сказанного им. Возможно, обсуждал с кем-то его слова и порой тактично вносил свои предложения, но никогда не возражал ему. До сих пор. Однако теперь он настоял, что лично займется Линн. Открыто позволил себе противоречить. Кроме того в присутствии Ханнекена, которого наверняка презирал в душе.
Он уступил. Но у него остался неприятный осадок.
Это не должно было повториться. Он не собирался поощрять ничего, что могло привести к «дворцовому перевороту». Или отцеубийству.
Глава 39
Росомаха ткнул пистолетом в карту, которую разложил на столе. Вукацерка стояла на страже у двери номера отеля «Терминус». Ханнекен смотрел в окно в сторону отеля «Рэдиссон», расположенного около Центрального вокзала. Он наклонился к Росомахе, когда тот повернул карту к нему.
— Катер находится на озере Магелунген около Огесты. Обмен произойдет на открытом пространстве в дальней части поля для гольфа, — сказал Росомаха и показал на карте. — Я возьму с собой сильный фонарь, чтобы ослепить их. И проверить, действительно ли они передают мою сестру. Я поместил поблизости кроссовые мотоциклы, на которых мы уберемся оттуда. Там есть лесная тропинка, ведущая прямо к берегу, где мы сможем проехать. В темноте катер никто не заметит. Приготовленные для бегства машины стоят с другой стороны озера. Сестра Линн будет находиться в багажнике вашего автомобиля.
Он поднял глаза и, не заметив никакой реакции на их каменных лицах, добавил:
— Там мы расстанемся. Потом вы можете делать с ней, что захотите.
«А я исчезну с моей сестрой навсегда», — подумал он и обеспокоенно переступил с ноги на ногу.
Его смущало поведение датчан. Или как еще ему следовало называть южноафриканца и хорватку, присланных из Ульв А/С. Он не знал, как истолковать их молчание. Ханнекен пока ничем не выказал своего отношения к его приготовлениям.
— Одежда лежит там, в пакете. У тебя, судя по всему, один размер с сестрой Линн, — продолжил Росомаха, повернувшись к Вукацерке, но снова наткнулся на молчание. Слышала ли она вообще, что он сказал? Чертовка даже не удостоила его взглядом. Он с силой сжал рукоятку пистолета и тяжело вздохнул. У него все равно ничего не получилось бы без них.
Они прошлись по всему плану в деталях. Росомаха изучал узор обоев, которыми были оклеены стены номера. Французские лилии стройными рядами поднимались до самого потолка. Символ Святой Троицы. Эмблема, которая могла бы придать ему силы до вчерашнего дня. Но теперь его мать умерла. Их осталось только двое. Он и сестра.
