Гийом Регаме, по-моему, был одним из тех, кто не добился особой славы (как ты знаешь, есть два Регаме: Ф. Регаме – его брат, пишет картины на японские сюжеты), но его личность все-таки вызывает у меня уважение. Когда он умер, ему было всего 38 лет, и шесть-семь из них он (за редким исключением) посвятил именно рисункам в совершенно особенном стиле, созданным тогда, когда ему было физически тяжело заниматься этой работой. Он один из многих – очень хороший мастер в череде многих славных мастеров. Я упомянул его не для того, чтобы сравниться с ним – я не так хорош, как он, – но для того, чтобы привести пример самообладания и силы воли, которые в трудную минуту указали путь художнику и помогли найти равновесие при создании прекрасных произведений.
Таким я вижу и себя – мне нужно в течение нескольких лет создать то, во что я вложу сердце и душу, и мне поможет в этом сила воли. Если мне суждено прожить дольше, tant mieux, но я не думаю об этом. За оставшиеся годы НУЖНО ЧТО-ТО СОЗДАТЬ, и именно с этой мыслью я строю планы дальнейшей работы. Теперь ты лучше понимаешь, почему я хочу приложить максимум усилий. Одновременно с этим я решительно настроен использовать более простые средства. И возможно, ты поймешь, что я не воспринимаю свои этюды как отдельные произведения, но всегда рассматриваю их как часть целой картины.
375 (312). Тео Ван Гогу. Гаага, суббота, 18 августа 1883
Дорогой брат,
придя домой, я прежде всего ощутил потребность попросить тебя кое о чем – уверен, это необходимо просто потому, что ты увидишь, как совпадают наши намерения. Вот эта просьба: не подгоняй меня там, где нам не удалось разобраться в этот раз. Ведь мне потребуется некоторое время, чтобы принять решение. Что до моей холодности по отношению к папе, хочу поведать тебе одну историю, раз уж ты об этом заговорил.
Около года назад папа приехал в Гаагу – впервые после того, как я покинул наш дом, ища покоя, которого у меня там не было. Разумеется, я уже тогда был с Христиной и сказал ему: «Папа, я никого не виню в том, что мое поведение выглядит скандальным, но с учетом общепринятых норм будет лучше, если я сам стану избегать тех, кто, по моему мнению, стыдится меня.
Вы прекрасно понимаете, что я не хочу усложнять вам жизнь, и, пока у меня все не устроится и я не добьюсь успехов, не будет ли лучше, если я не стану вас навещать?» Если бы папа ответил что-то вроде: «Нет, не преувеличивай», мое отношение к нему было бы более теплым, но его ответ прозвучал как нечто среднее между «да» и «нет»: «Ах, поступай как знаешь».
Итак, понимая, что они более или менее стыдятся меня, и памятуя о твоих рассказах, я не вел регулярной переписки с папой, да и он писал мне нечасто, к тому же ни мои, ни его послания были не особенно задушевными. Это должно остаться между нами, я привожу этот пример для объяснения, а не для того, чтобы ты делал выводы. Вместо того чтобы навязывать себя и хвататься за руку того, кто протягивает нам лишь палец, нужно пренебречь рукой, которая была нам предложена не полностью и не от чистого сердца. То есть по собственной воле покинуть то место, где тебя не выносят.
Был я прав или нет – откуда мне знать? Между мной и тобой существует связь, которая со временем может только окрепнуть, если мы будем усердны в делах своих, и эта связь – искусство, и я питаю надежду, что мы сохраним взаимопонимание, несмотря ни на что.
Я опасаюсь, что сказал тебе насчет работы то, что стоило сформулировать иначе, и у меня появилось смутное чувство, что я тебя расстроил, так как перед самым отъездом у нас что-то не заладилось.
Надеюсь, все разрешится само собой.
По поводу работы: с тех пор как я обратил внимание на ограниченность художественных средств, она отчетливо видна мне во всем. Я бы обеспокоился (я подмечал это среди прочего в первых работах многих симпатичных мне художников), если бы не считал это естественным следствием усилий, которые приходится прилагать для преодоления первых трудностей. И, оглядываясь на последние годы, я вижу, сколько преград стояло на моем пути. Когда я преодолею все эти трудности, в моем творчестве, надеюсь, настанет новая пора.
Эта ошибка настолько распространена и исправить ее настолько необходимо, что нам следует незамедлительно принять меры, которые позволят со временем спокойно трудиться. Итак, придется поработать над этим, иначе все останется таким, как раньше. Мое состояние соответствует моей работе, и ты должен это в определенной мере учитывать. Я не понял, считаешь ли ты, что мне нужно повидаться с такими художниками, как, например, Херкомер, Грин или Смолл, сейчас, или подождать с этим до тех пор, пока я и мои работы не придут в более спокойное и уравновешенное состояние. Я бы предпочел последнее. Возможно, мое мнение на этот счет вскоре изменится, однако сейчас мне не хотелось бы погружаться в запутанные лондонские дела. Насчет того, что ты говорил перед отъездом о моей манере одеваться и т. д. – надеюсь, ты не забыл, о чем я, – я нахожу это небольшим преувеличением. Если бы твое замечание было справедливо, я первым признал бы свою ошибку, однако мне кажется, что это все отголоски старого скандала, которые идут скорее из прошлого, чем из настоящего, и не имеют ничего общего с действительностью, кроме тех случаев, когда я работаю в мастерской или вне ее.
Не торопи меня в этом деле, если хочешь, чтобы я все правильно понял. Этот год я провел, так сказать, вне всякого круга общения.
И, по правде говоря, я не придавал значения тому, во что я одет.
Если дело лишь в этом, то все легко изменить, потому что благодаря тебе у меня теперь есть новый костюм.
Только мне очень хотелось бы, чтобы люди прощали мне подобные слабости, не вдаваясь в их обсуждение.
Если я сержусь по этому поводу, то потому, что слишком часто слышал подобные упреки; в один день я одет хорошо, в другой – хуже, и это напоминает известную тебе историю про крестьянина, его сына и осла, мораль которой в том, что людям сложно угодить.
Я не очень разозлился на тебя, скорее удивился, ведь тебе известно, сколько неприятностей обрушилось на меня из-за этого и то, что это стало поводом для сплетен, которые не исчезнут, что бы я ни делал. Как бы то ни было, ты обеспечил меня новым костюмом, кроме того, у меня есть старый, все еще вполне достойный на вид, так что пока мы можем не возвращаться к этому вопросу.
Если бы я преуспел настолько, что мои картины начали бы пользоваться большим спросом, то я не задумываясь предложил бы тебе стать распорядителем всех моих дел: я совершенно не желаю заниматься продажами и моя жизнь проходит вне подобных кругов.
Пока что я, к сожалению, не могу просить тебя об этом, и здесь нет твоей вины, но я заклинаю тебя запастись терпением ради наших общих интересов и ради сохранения мира между нами. Я ужасно сожалею, что осложняю тебе жизнь. Возможно, все еще наладится, но если тебе действительно станет невмоготу, скажи мне об этом откровенно: лучше я брошу все, чем позволю тебе нести непосильную ношу. Тогда я сразу отправлюсь в Лондон на поиски работы – не важно какой, пусть даже работы носильщика, – и оставлю искусство до лучших времен, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не появятся своя мастерская и возможность писать.
