В том, что касается работы, все мои мысли настолько упорядочены, настолько определенны, что будет разумно, если ты согласишься с тем, что я тебе скажу: позволь мне работать так, как я работал до сих пор, мои рисунки станут даже лучше, если наши позиции будут совпадать; но из-за того, что мои достижения отчасти зависят от моих затрат и издержек, а не только от приложенных усилий, будь настолько щедр в том, что касается денег, насколько возможно, и если тебе представится шанс найти помощь на стороне, не упускай его. Эти несколько строк содержат все, что я хотел сказать.
То, как я себя вел перед тем, как покинуть Гупиля, не должно ввести тебя в заблуждение относительно моего истинного характера. Если бы тогда мое занятие значило для меня столько же, сколько сейчас значит искусство, то я бы действовал более решительно. В ту пору я не был уверен в том, что это мое призвание, и потому вел себя довольно пассивно. Тогда меня спросили: «Не хотите ли вы нас покинуть?» На что я ответил: «Вы полагаете, что мне здесь не место? Значит, я ухожу». И не более того. В то время молчания было больше, чем разговоров.
Если бы со мной обошлись иначе, сказав: «Мы не понимаем, почему вы поступаете так в тех и этих обстоятельствах, объясните нам?», все могло бы сложиться по-другому.
Говорю тебе, брат: сдержанность не всегда встречает понимание. Пожалуй, это очень плохо. Полагаю, сейчас, когда я занимаюсь тем, чем занимаюсь, дела обстоят лучше, однако причины моего ухода от Гупиля не были связаны с манерой одеваться. По крайней мере, для меня.
Тогда у меня созрела мысль или даже целый план – заполучить должность в новом лондонском филиале, где я бы мог продавать картины; но во-первых, я не считал себя достойным ее, а во-вторых, она не вызывала у меня большого интереса. Я бы с удовольствием остался в фирме, если бы мне досталась должность, не предполагавшая постоянных разговоров с посетителями.
Короче говоря, если бы меня тогда спросили: «Вам нравится это дело?», я ответил бы: «Да, конечно». – «Хотели бы вы здесь остаться?» – «Да, если вы полагаете, что я стою тех денег, которые мне платят, и не считаете, что я могу стать обузой или принести убытки». И тогда, если бы я попросил должность в типографии или ту, что в Лондоне, на несколько иных условиях, то, не сомневаюсь, получил бы ее.
Однако меня ни о чем не спросили, сказав при этом: «Vous êtes un employe honnête et actif mais vous donnez un exemple mauvais pour les autres»
[191]. И я ничего не ответил, не желая, чтобы это повлияло на их решение оставить или уволить меня.
Однако я мог бы много всего сказать, если бы захотел, и подобрать такие слова, которые помогли бы мне остаться. Я говорю тебе это, ибо не понимаю, как ты можешь не знать, что манера одеваться тогда не стала причиной моего увольнения.
Сейчас я говорю тебе то, в чем полностью уверен, учитывая, что мое ремесло – это мое ремесло, и я не сомневаюсь, стоит ли мне им заниматься.
Я говорю вот что: я не только хочу сохранить наши отношения такими, какие они есть, но и испытываю такую огромную благодарность за них, что лишь интересуюсь, буду ли я жить беднее или зажиточнее, будет ли на моем пути больше или меньше трудностей, – я ничто не принимаю как должное и буду доволен любым исходом и готов, если нужно, подстроиться, приспособиться и сделать все, что от меня зависит.
Единственное, чего я от тебя ожидаю: чтобы ты не сомневался в моих добрых намерениях и усердии, хоть немного доверял моему здравомыслию, не считая мои поступки глупыми, и позволил мне спокойно работать в моей прежней манере.
Разумеется, чтобы найти правильный путь, мне приходится искать, и не всегда все получается, но в итоге работа окажется достойной.
Проявлять терпение, пока все не выйдет хорошо, не останавливаться, пока мы не добьемся этого, не сомневаться – это то, в чем мы нуждаемся, и я хочу, чтобы мы вместе придерживались этого. Если мы будем придерживаться этого, то я не знаю, насколько мы будем финансово успешны, но твердо уверен в том, что мы – при условии, что мы будем работать сообща и наши взгляды будут совпадать, – сможем заниматься этим всю свою жизнь, сегодня борясь с трудностями из-за того, что ничего не продали, а завтра испытывая облегчение, так как продали что-то.
Сжато и довольно ясно: наш успех зависит от нашего желания оставаться вместе. До тех пор пока оно есть, все осуществимо.
Возвращаясь к Рислеру-старшему (полагаю, ты знаком с этой книгой, но если нет, прочти ее, и тебе станет понятно, что я имею в виду), хочу указать на некоторое внешнее сходство со мной. А также на то, что он посвятил свою жизнь работе над чертежами и механизмами на фабричном чердаке, на то, что у него не оставалось ни времени, ни желания на что-то другое, и на то, что самой большой роскошью для него было пропустить стаканчик пива в компании старого приятеля.
Имей в виду, речь не идет о содержании произведения, прочие вещи в книге не имеют значения, я лишь указываю на характер и образ жизни Рислера-старшего как такового, без всякой оглядки на сюжет. И только для того, чтобы объяснить тебе, что из-за особенностей своей работы я почти не задумываюсь о том, как одеваюсь – или веду дела, если тебе так больше нравится, – для меня важно работать одному, НЕ общаясь с людьми.
Уверен, те немногие друзья, которые у меня со временем появятся, будут принимать меня таким, каков я есть. Думаю, ты поймешь смысл этого письма: дело не в том, что я рассердился из-за того, что кто-то раскритиковал мою манеру одеваться. Нет, внутренне я становлюсь, чем дальше, тем больше, сдержанным и сосредоточенным, и, чтобы вывести меня из себя, потребуется нечто совершенно иное. Куда бы я ни отправился, я буду тем же парнем – способным произвести плохое первое впечатление. Однако я сомневаюсь, что оно сохранится навсегда, если у меня будет возможность обсудить это с глазу на глаз.
Ладно, с этого дня я вновь уйду с головой в работу. Сделай для меня то, что возможно, подумай сам о том, что было бы полезно для дела и помогло бы нам преуспеть. Не сомневаюсь в твоих добрых намерениях и дружбе. Кланяюсь, желаю тебе всего хорошего, и поскорее напиши.
381 (319). Тео Ван Гогу. Гаага, среда, 5 сентября 1883, или около этой даты
Дорогой Тео,
я только что возвратился домой из дюн за Лоосдейненом и получил твое письмо. Я насквозь промок, потому что просидел три часа под дождем в том месте, где все напоминает о Рёйсдале, Добиньи или Жюле Дюпре. Я вернулся с двумя этюдами: на первом изображены кривые, потрепанные ветром деревья, а на втором – ферма после дождя. Все здесь уже окрасилось в бронзовый цвет: вся природа стала такой, какой ее можно увидеть только в это время года или какой она предстает на картинах художников вроде Дюпре, и это настолько красиво, что навсегда остается в памяти.
Ты пишешь о своей прогулке в Виль-д’Авре в воскресенье, в тот же самый день, и именно в это время, я тоже гулял в одиночестве и хочу поведать тебе об этом, раз ход наших мыслей, вероятно, вновь в чем-то совпал.
