Ровные отрезки или полосы различного цвета, которые становятся все у́же и у́же по мере приближения к горизонту. Местами пейзаж дополняют то хижина, то маленькая ферма, то несколько тонких берез, тополей и дубов. Повсюду виднеются груды торфа, постоянно проплывают барки, груженные торфом или рогозом с болот. Там и сям пасутся тощие коровы нежного цвета, часто встречаются овцы и свиньи. Фигуры, время от времени появляющиеся на равнине, зачастую обладают ярко выраженным характером и порой весьма очаровательны. Среди прочих я нарисовал женщину в барке – украшения на ее чепце были прикрыты крепом в знак траура, – а также мать с ребенком, у которой на голове был лиловый платок.
Здесь много типажей, свойственных картинам Остаде, с физиономиями, напоминающими свиней или ворон, но время от времени встречаются фигурки, которые выглядят словно лилии между тернами. Короче говоря, я очень доволен своим путешествием, потому что меня переполняют впечатления от увиденного. Сегодня вечером долина была необыкновенно прекрасной. В одном из альбомов Бетцеля есть лист Добиньи, на котором воспроизведен точно такой же эффект. Воздух был невыразимо нежного, лиловато-белого цвета – облака не были кудрявыми и плотно покрывали все небо: более или менее яркие пятна, лиловые, серые и белые, и сквозь разрывы в них проглядывала синева. На горизонте – сверкающая красная полоса, под ней – поразительная темная область коричневой равнины, а на фоне светящейся красной полосы – множество маленьких хижин с плоскими крышами.
В сумерках на этой равнине довольно часто проявляются эффекты, которые англичане называют weird
[197] и quaint
[198]. На фоне мерцающего вечернего неба виднеются причудливые силуэты мельниц, словно сошедших со страниц романа о Дон Кихоте, или подъемных мостов, диковинных и громадных. Вечером такая деревня порой выглядит весьма уютно, когда свет из окон, падая, отражается в воде или в слякоти и лужах.
Перед отъездом из Хогевена я написал несколько этюдов, в том числе большую ферму с покрытой мхом крышей. Дело в том, что мне пришли краски, которые я ранее заказал у Фурне, и я пришел к тому же выводу, что и ты в своем письме: если погрузиться в работу и, так сказать, раствориться в ней, мое настроение переменится, и действительно, оно заметно улучшилось.
Но временами – в такие же минуты, какие бывают у тебя, когда ты думаешь о переезде в Америку, – я хочу поступить добровольцем на военную службу и отправиться на Восток. Однако это всего лишь полные тоски и мрачных мыслей минуты, когда человек чувствует себя подавленным, а мне все же хотелось бы, чтобы ты однажды увидел эту безмятежную равнину, которую я наблюдаю из своего окна, – это успокаивает, вселяет веру, дарит душевное равновесие и настраивает на спокойную работу.
На барже я написал несколько этюдов, но здесь остановлюсь для того, чтобы заниматься живописью. Я неподалеку от Звело, где среди прочих побывал и Либерман, к тому же здесь есть место с большими, очень старыми торфяными хижинами, в которых даже нет перегородки между хлевом и жилым помещением. Я собираюсь на днях посетить эту местность.
Но какое отдохновение, какой простор, какой покой в этой природе! Это можно почувствовать лишь тогда, когда от обычной жизни отделяют тебя многие и многие мили пейзажей Мишеля.
Пока я не могу сообщить тебе точного адреса, так как сам не знаю, где окажусь в эти дни, но 12 октября я буду в ХОГЕВЕНЕ, и если ты, как обычно, отправишь письмо и укажешь тот же адрес, оно будет ждать меня там. Местечко, в котором я сейчас нахожусь, называется Ньив-Амстердам.
От папы мне пришел почтовый перевод на 10 гульденов, благодаря этому и той сумме, которую прислал мне ты, я смогу поработать маслом. Если отсюда будет проще добираться до места с большими старыми торфяными хижинами, я, скорее всего, вернусь на тот постоялый двор, где остановился сейчас, и останусь на более долгий срок, потому что у меня здесь больше свободного места и хорошее освещение. Ведь даже если идея создать упомянутую тобой картину – тощая кошка и маленький гробик – пришла тому англичанину в темном помещении, он вряд ли мог написать ее там; по крайней мере, когда работаешь в плохо освещенном месте, картины обычно получаются слишком светлыми, и когда выносишь их на свет, видно, что тени прорисованы слишком слабо. Я буквально на днях столкнулся с этим, когда писал в сарае вид на садик через открытую дверь.
В общем, я просто хотел сообщить тебе, что могу исправить этот недочет, потому что здесь у меня есть возможность снять комнату с хорошим освещением, а зимой поставить в ней печку. А теперь, старина, если ты отбросишь мысли об Америке, а я – о Хардервейке, то у нас, надеюсь, все может наладиться. Признаю, что объяснение, которое ты дал молчанию К. М., может быть верным, однако небрежность порой тоже бывает намеренной.
Рисунки из письма 392
На обратной стороне ты найдешь несколько набросков. Я пишу в спешке, вернее, уже поздно.
Как бы мне хотелось прогуляться с тобой здесь и заняться живописью! Полагаю, сельская местность покажется тебе очаровательной и убедительной. До свидания. Надеюсь, что у тебя все хорошо и что тебе будет сопутствовать удача. Во время путешествия я непрестанно думал о тебе. Жму руку.
394 (332). Тео Ван Гогу. Хогевен, пятница, 12 октября 1883
Дорогой брат,
только что пришло твое письмо, я читал и перечитывал его с интересом, и мне стало ясно то, о чем я уже думал однажды, не понимая, что с этим делать. Между нами есть то общее, что у нас имеется время, когда мы можем спокойно рисовать невозможные мельницы, и тогда наши рисунки непосредственно связаны с вихрем наших мыслей и честолюбивых желаний – бесполезных, потому что они не интересуют никого, кто мог бы пролить свет на них (только художники способны помочь найти правильный путь, но их мысли заняты чем-то иным). Это тяжелая внутренняя борьба, которая заканчивается разочарованием или отказом от своих желаний из-за их непрактичности, и как раз в двадцать лет человек в порыве отчаяния может поддаться этому. Как бы то ни было, если я когда-нибудь сказал тебе то, что невольно способствовало отказу от тех или иных идей, это случилось потому, что мои мысли в то время совпали с твоими, иначе говоря, я считал кое-что совершенно неосуществимым; но если взять ту безнадежную борьбу, когда ты понимаешь, что помощи ждать неоткуда, то она мне знакома, вместе с неприятным чувством, которое пробуждает. Несмотря на все усилия, с этим ничего не поделать – начинаешь считать себя сумасшедшим или я не знаю кем. Когда я жил в Лондоне, то, возвращаясь по вечерам домой с улицы Саутхэмптон, часто останавливался порисовать на набережной Темзы, и результат был совершенно ужасным. Если бы только мне разъяснили тогда, что такое перспектива, от скольких мучений это знание избавило бы меня, как далеко я сейчас продвинулся бы в своих поисках! Ладно, fait accompli
[199] есть fait accompli. В то время этого не случилось: не осмелившись спросить об этом Боутона, потому что его присутствие вызывало во мне чрезвычайный трепет, я однажды обратился к Тейсу Марису, но и у него не нашел поддержки, которая была мне так необходима для создания первых вещей и для понимания азов.
