Мысленно жму руку, напиши мне поскорее и верь мне.
Меня пытаются убедить, что я не должен больше ничего говорить и писать об этом деле, я так не хотел этому верить: по-моему, ни один человек на свете не имеет оснований требовать от меня (или кого бы то ни было в схожих обстоятельствах) чего-либо подобного. Я лишь заверил дядю Сента, что пока не буду писать Стрикеру, разве что непредвиденные обстоятельства вынудят меня. Жаворонок не может не петь весной.
Если ты когда-нибудь влюбишься и услышишь «нет, ни за что и никогда», не сдавайся! Но ты такой счастливчик, что, надеюсь, подобного с тобой не случится.
186 (159). Тео Ван Гогу. Эттен, пятница, 18 ноября 1881
Пятница, вечер
Дорогой брат,
когда сегодня утром я отправил тебе письмо, а именно когда опустил его в ящик, я почувствовал облегчение. Мгновение я колебался: «Рассказать ему или нет?» Но затем, серьезно поразмыслив, решил, что это не будет лишним. Я сижу и пишу в маленькой комнатке, которая сейчас служит мне мастерской, потому что в другой очень сыро. Что ж, когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу, что она полностью завешана всевозможными этюдами на одну и ту же тему – «простолюдины Брабанта».
Итак, работа началась, и если сейчас меня вырвут из этой среды, придется опять искать новое занятие, а нынешнее бросить на полпути. Так нельзя! Я тружусь здесь с мая, начинаю узнавать и понимать своих моделей, мои работы становятся все лучше: это стоило немалых усилий, но я преуспел. И теперь, когда я делаю успехи, папа сообщает мне: «Ты пишешь письма Кее Фос, и это приводит к ссорам между нами (это основная причина, и что бы они там ни говорили, мол, я не следую „нормам приличия“ или чему-то еще, это просто пустая болтовня), так что из-за этих ссор я проклинаю тебя и прогоняю прочь».
Это уж слишком сурово, и было бы глупо бросать из-за этого дело, начало которому уже положено и в котором я делаю успехи.
Нет, так не пойдет. Впрочем, отношения между родителями и мной не настолько напряжены, совершенно не той природы, чтобы мы не могли находиться рядом. Но папа и мама стареют, порой бывают вспыльчивы, у них есть свои предрассудки и устаревшие представления о мире, которые ни ты, ни я больше не готовы разделять.
Например, если папа увидит меня с французской книгой в руках – Мишле или Виктора Гюго, – она наведет его на мысли о поджигателях, убийцах и «безнравственности». Но все это слишком глупо, и, разумеется, я не дам выбить себя из колеи подобной болтовней. Я очень часто говорил папе: «Прочитайте хоть пару страниц такой книги, и вам самим она придется по душе». Но папа упорно отказывается. Как раз сейчас, когда любовь пустила свои корни в моем сердце, я перечитал книги Мишле «Любовь» и «Женщина», и мне стали понятны многие вещи, которые раньше были для меня загадкой. Я сказал папе, что в этих обстоятельствах, если мне придется выбирать, я скорее последую совету Мишле, чем его. И тогда они начали вспоминать историю о двоюродном деде, который поддался французским идеям и пристрастился к выпивке, намекая на то, что и меня ждет подобная участь. Quelle misère!
[81]
Папа и мама весьма добры ко мне и делают все возможное, чтобы я мог хорошо питаться и т. д. Я это очень ценю, и все же это не отменяет того факта, что человек не может довольствоваться лишь едой, питьем и сном, у него есть стремление достичь чего-то более драгоценного и возвышенного – хочешь не хочешь, а без этого невозможно.
То возвышенное, без чего не могу существовать я, – это моя любовь к Кее Фос. Папа и мама считают, что, раз она ответила «нет, ни за что и никогда», я должен молчать.
Я совершенно не согласен с этим, наоборот. И если я ей пишу или тому подобное, то слышу скверные слова, как, например, «навязываешься», «это тебе не поможет» и «ты сам себе все испортишь». А потом они удивляются, если кто-то отказывается считать свою любовь «неделикатной»! Нет, воистину это не так! По-моему, Тео, я должен остаться здесь, продолжать спокойно работать и делать все, что в моих силах, чтобы заслужить любовь Кее Фос и растопить «нет, ни за что и никогда». Я не согласен с папой и мамой, что я не должен писать ни ей, ни дяде Стрикеру, а также говорить с ними, – да, у меня полностью противоположное мнение. И я скорее откажусь от начатого дела и комфорта этого дома, чем хоть на секунду задумаюсь о том, чтобы прекратить писать ей или ее родителям. Если папа меня за это проклянет, я не могу помешать Его Сиятельству это сделать. Если он захочет меня выгнать из дому, быть по сему, но относительно моей любви я буду поступать так, как мне велят сердце и голова.
Будь уверен, папа и мама настроены против этого, иначе я не могу объяснить, почему они зашли так далеко этим утром, и я ошибался, думая, что им все равно. Я пишу тебе об этом потому, что ты имеешь прямое отношение к моей работе, ведь именно ты потратил так много средств на то, чтобы я добился успеха. Теперь я вошел в колею, делаю успехи, начинаю разбираться в этом и говорю тебе, Тео: это висит дамокловым мечом над моей головой, я очень хотел бы просто продолжать работать, но папа, похоже, хочет меня проклясть и выставить из дома, – по крайней мере, так он сказал мне сегодня утром. Причина: я пишу письма Кее Фос. Пока я это делаю, папа и мама всегда найдут повод меня упрекнуть: или я не придерживаюсь правил приличия, или я неделикатен в выражениях, или я разрушаю старинные связи и тому подобное.
Возможно, одно твое решительное слово могло бы уладить дело. Ты поймешь, о чем я говорю: чтобы работать и стать художником, нужна любовь. По крайней мере, тот, кто ищет страсть в своей работе, в первую очередь сам должен чувствовать и жить сердцем.
И все же папа и мама тверже камня в том, что касается «средств к существованию», как они это называют.
Если бы речь шла о немедленной женитьбе, то я, разумеется, был бы с ними согласен, но СЕЙЧАС речь идет о том, чтобы растопить «нет, ни за что и никогда», а в этом средства к существованию помочь не могут.
Это совсем другое дело – сердечное; для того чтобы растаяло «нет, ни за что и никогда», мы с ней должны видеться, переписываться, разговаривать. Это ясно как день, и просто, и разумно. И воистину (хотя они меня держат за слабохарактерного человека, «мягкого, как топленое масло») ничто на свете не заставит меня отказаться от этой любви. И да поможет мне Бог!
Не откладывать с сегодня на завтра, с завтра на послезавтра, никакого молчаливого ожидания. Жаворонок не может молчать, если у него есть голос. Поэтому бессмысленно, совершенно бессмысленно усложнять кому-то жизнь из-за этого. Если папа хочет проклясть меня, то это его дело; мое дело – пытаться увидеть Кее Фос, поговорить, написать, любить ее всем своим существом.
Как ты сам понимаешь, что не должен проклинать своего сына за то, что тот не придерживается правил приличия, неделикатно выражается или делает что-то еще, даже если допустить, что так оно и есть, хотя, полагаю, все совершенно наоборот.
