Но вопрос о моем отце остается открытым. Он всегда говорил, что видел, как его отец получил удар санками. Может, он спал в квартире, когда Гуго избивали? С учетом неспокойной обстановки это маловероятно. Ни разу ни один из свидетелей не упоминает о нем в своих письменных показаниях, которые я сейчас разложила перед собой. Почему же его никто не вспоминает? Если его видели соседи, то есть люди, которые его знали, то они наверняка вспомнили бы об этом. Что, Гуго спрятал своего тринадцатилетнего сына в недрах квартиры, где-нибудь в шкафу, и велел сидеть тише воды ниже травы и оттуда Курт видел и слышал все бесчинства? Тоже вряд ли, потому что громилы перевернули всю квартиру вверх дном.
Я звоню своей сестре, Софии, чтобы проверить, что помнит она, и получаю сюрприз: по ее словам, Курт говорил, что в «хрустальную ночь» находился в Инсбруке, но никак не в квартире. Теперь у меня не сходятся концы с концами: почему же тогда он помнит подробности разгрома?
В поисках ответа я возвращаюсь к фотоальбомам и обнаруживаю среди них совсем маленький, изрядно потертый, который я просматривала не слишком внимательно. Очевидно, Курт составлял его еще в молодости: в нем хранятся снимки виллы в Инсбруке и любимой собаки семьи. Есть и другие – не Инсбрука, а парома. На одной из крошечных карточек я, кажется, узнаю родителей Эдит, Альберта и Эрмину Рот: они, в шляпах и пальто, укрываются на палубе от ветра. Впрочем, по правде сказать, я не очень уверена.
На некоторых снимках написано круглым детским почерком: «Вид на берег Англии». На одной странице допущена ошибка: «Первый день с мамачкой»; а в углу другой я обнаруживаю еле заметную дату, написанную знакомой мне рукой, – «сентябрь 1938 г.»: до «хрустальной ночи» еще два месяца.
Вот и ответ; для меня – шокирующий. Курта не было ни в квартире, ни в Инсбруке, ни даже в Австрии. 10 ноября 1938 года он находился у своей матери, в безопасной Англии. Всю свою жизнь он вводил всех в заблуждение. Ничего он не мог помнить о «хрустальной ночи».
Почему? Да потому, что его там не было.
Часть пятая
15
Пляж в Брайтоне
Уоппинг, Лондон, 2019 год
Пока еще у меня нет цельной картины, но я уже знаю, что в сентябре 1938 года отец приехал к своей матери в Лондон. По идее, мне нужно было бы радоваться, что тринадцатилетний мальчик не видел своими глазами ужасов «хрустальной ночи». Я же глубоко потрясена.
Уже потом каждый раз, оказавшись в затруднительном положении, Курт прибегал к помощи психиатров и рассказывал им, будто его заставили смотреть, как в «хрустальную ночь» на отца напали и ударили санками по голове. Этим он объяснял неважное состояние своей психики и долги, которые он наделал по всему миру. Умышленно ли он врал или, может быть, страдал от посттравматического стресса, развившегося, когда он узнал, что случилось с его отцом? А если так, почему этого не понял ни один из видных психиатров, наблюдавших его много лет?
Среди бумаг Курта я обнаруживаю медицинское заключение, написанное 21 февраля 1989 года неким доктором Кромбахом, работавшим в клинике Инсбрукского университета. Он отмечает, что Курт рассказывал, как его отца жестоко избивали нацисты, а его самого «заставили на это смотреть». Кромбах не подвергает сомнению этот рассказ. Очевидно, он принимает его за чистую монету и вполне логично заключает, что одной из причин «серьезного невротического расстройства», от которого страдал Курт, было то, что он «стал свидетелем издевательств над собственным отцом».
По своему опыту работы со свидетелями я знаю, как сильно человека может подвести память. Могу сказать, что самый первый свидетельский пересказ событий зачастую и самый точный. Бывает, что чем больше я стараюсь, чем больше документов и снимков показываю, тем неправильнее свидетели вспоминают то, что произошло: постоянное повторение только вредит делу. Не это ли случилось с отцом?
Не секрет для меня и то, что есть люди, склонные к самооправданиям и преувеличениям. Они описывают себя гораздо большими героями и придают себе большую важность, чем на самом деле. Оговорюсь, что при этом редко выдают откровенную неправду, например о своем участии в каких-нибудь страшных событиях.
И все же я знаю, что такое случается. Есть же хорошо известные случаи якобы «выживших» в нацистских лагерях людей, которые во всех подробностях описывали, как они там страдали, и даже иногда выступали со своими рассказами в печати, убеждая историков и настоящих свидетелей Холокоста, что все это правда, хотя сами они не только и близко не подходили к воротам лагеря, но даже и вовсе не были евреями. Верил ли Курт в то, что говорил? Небольшая надежда у меня есть, и она в некоторой степени оправдывает его прегрешения, но все же сочинительство Курта меня сильно смущает. Мне неловко и досадно оттого, что он сумел обернуть к своей пользе один из самых страшных погромов двадцатого столетия.
Я обращаюсь к одному из специалистов в этом вопросе, своему двоюродному брату Джону Кафке: в его книге «Психоанализ» целая глава посвящена ложным воспоминаниям. В частности, он утверждает: «Если все воспоминания не являются точными воспроизведениями, то все воспоминания ложны». Я читаю и другую литературу по этой теме и обнаруживаю существование известного психологического феномена «воспоминаний-вспышек», то есть ярких и иногда неточных воспоминаний об очень травматичных событиях. Кажется, что это парадокс, но этот феномен изучают с 1970-х годов, особенно в связи с такими травматичными для общества событиями, как катастрофа космического корабля «Челленджер» в 1986 году или террористические атаки 11 сентября в 2001-м. Оказывается, бывает, что люди, не имея к ним никакого отношения, в воспоминаниях как будто встраивают себя в соответствующий контекст.
Такое, например, произошло с репортером NBC Брайаном Уильямсом во время Второй войны в Персидском заливе. С 2003 года двенадцать лет подряд он часто рассказывал, как военный вертолет, в котором он находился, над пустыней подбила неуправляемая ракета. На самом же деле в том вертолете его не было; в 2015 году его заставили отказаться от своих слов и ославили как беззастенчивого лгуна. Правда, не все были столь суровы; Малколм Гледуэлл, например, оказался снисходительнее и заметил, что память – это не видеопленка с указанной на ней датой, а нечто гораздо более ненадежное. Он полагал, что гораздо мудрее не отождествлять такие штучки памяти с недостатками конкретной личности.
Так были ли ложные воспоминания Курта действительно ошибкой из-за несомненной травмы, причиненной ему рассказами отца обо всех ужасах той ночи? Может быть, он чувствовал вину, что именно его санками ударили Гуго или что его не оказалось рядом, чтобы защитить отца. А может быть, он ощущал себя в какой-то мере ответственным?
Я задумываюсь, а жив ли еще доктор Кромбах. Я захожу на его сайт: с фотографии на меня дружелюбно смотрит человек с копной седых волос. Я сканирую его отчет тридцатипятилетней давности и тщательно составляю электронное послание, в котором задаю вопрос, может ли он побеседовать со мной. Оно остается без ответа. Я упорно отсылаю письмо еще несколько раз, но, так и не получив ответа, собираюсь с духом и звоню ему по телефону.
