12 декабря 1938 года Гуго с Эрихом составляют убористо напечатанную дополнительную опись своих активов, занявшую тринадцать страниц. Многое изменилось с 27 апреля, когда они вместе составляли первый список. Тогда они указали общую стоимость. Теперь же, через семь месяцев, стоимость каждого актива нужно писать отдельно, потому что продали они их по ценам, которые им продиктовали.
Кроме того, они выплатили все положенные по закону пошлины и сборы; с них взяли и введенный нацистами налог на эмиграцию (Reichsfluchtsteuer) – а он составлял 25 % собственного капитала их предприятий по состоянию на 1 января 1938 года. Нечего и говорить, что он никак не соответствует реальным суммам, вырученным от продаж их собственности. Да это и не важно, ведь все деньги поступают на заблокированные счета.
Дополнительная опись хорошо показывает, как именно у Эриха с Гуго постепенно скупили все по бросовым ценам. Вилла с прилегавшим к ней садом отошла банку Sparkasse, а он, в свою очередь, перепродал ее гауляйтеру Гоферу: теперь в четырнадцати комнатах расположился он сам, его жена Фридерика и семеро их детей. Квартиру и винокуренное производство на Андреас-Гофер-штрассе приобрел Эрвин Егер; кафе же досталось Францу Геблю. Все прочее, например участок под строительство в Прадле и фабрика на Кармелитергассе, также разошлось по третьим лицам, и по ценам значительно ниже тех, которые Гуго с Эрихом указывали в апрельских списках.
После того как из чистого капитала Гуго вычли 69 258 рейхсмарок налога на эмиграцию, на руках у него осталось 6544 рейхсмарки, то есть примерно 3000 долларов по тогдашнему курсу.
Теперь Гуго предстояло получить в налоговом управлении удостоверение о благонадежности (Unbedenklichkeitsbescheinigung), то есть о выплате всех положенных сумм. И только после всей этой эпопеи ему разрешают выехать из Австрии. Его юрист просил разрешить ему вывезти несколько больше положенных по закону десяти рейхсмарок, чтобы было на что жить, пока не найдется какая-нибудь работа, но ему отказали.
41. Гуго на пляже в Брайтоне
В декабре 1938 года, до прибытия в Дувр, Гуго сначала едет во Францию. Сохранилась фотография, сделанная по приезде: он, одетый в костюм, стоит на пляже. В материальном отношении Гуго лишился всего. Он больше никогда не увидит атрибутов жизни среднего класса, уцелевших в погромах «хрустальной ночи» на вилле Шиндлеров и в квартире на Андреас-Гофер-штрассе. Все это упаковано и отправлено в Гамбург, где ожидает отправки, но вмешается война. В апреле 1941 года вещи захватят и продадут с аукциона, а потом следы их и вовсе затеряются. Через много лет они станут предметом реституционных исков Курта.
Потом, уже взрослым, Курт будет веселить детей своей любимой шуткой: пусть они скажут ему, кто такой беженец. «Да это же просто! – радостно восклицает он. – Тот, кто потерял все, кроме акцента». В декабре 1938 года под это определение подпадает и сам Гуго, стоящий на пляже в Брайтоне. У него есть жизнь, жена и сын; и все они в безопасности. Через несколько месяцев визы для своей семьи добывает Эрих: в мае 1939 года, с десятью рейхсмарками, он отбывает в Англию с Гретой и Петером.
Им конечно же повезло. Гуго, все больше волнуясь, видит, как в мае 1939 года теряет независимость родина Софии, Чехословакия. Это, по сути, первое иностранное завоевание Третьего рейха, а не присоединение этнически немецкого региона Европы. Теперь уже британские и французские политики совсем перестают верить словам фюрера; они понимают, что политика умиротворения провалилась, и ускоряют военные приготовления.
А в западне, в Австрии – так она когда-то называлась, – остались другие семьи: Дубски – в Инсбруке, Блохи и Кафки – в Линце, мать, сестра и зять Гуго – в Вене.
16
Письма из Вены
Консульство Австрии, Лондон, 2017 год
Я стою в очереди, подавая заявление на первый в своей жизни австрийский паспорт, и размышляю о своих предках и о том, что они почувствовали бы, узнав, что я стремлюсь завязать более тесные отношения со страной, из которой им пришлось бежать.
Сегодня я здесь не одна. Молодой ортодоксальный еврей в длинном черном лапсердаке негромко разговаривает с чиновником за стеклянной стеной и терпеливо объясняет, почему у него так мало документов, которые должны прилагаться к заявлению. Он слегка покачивается на каблуках, и это придает всей процедуре некоторый религиозный оттенок; возможно, именно этого он и добивается.
Когда он оборачивается, мы понимающе улыбаемся друг другу. И он, и я знаем, что когда-то в Вене наши предки стояли в очереди за въездными визами в Англию. И вот теперь английские евреи австрийского происхождения подают заявления на получение австрийских паспортов; два поколения назад – да что там, даже одно – такое было просто немыслимо. Это пейзаж после брексита, в котором одна лишь мысль, что границу могут закрыть, вызвала всеобщую панику и воскресила память о предках. Да, Австрия вместе с большей частью Европы несет свою долю ответственности за появление крайне правых экстремистов, и все же к этой стране в центре континента мы оба имеем самое непосредственное отношение.
Выбор – это роскошь наших дней. Когда в 1938–1939 годах поток двигался в противоположном направлении, многие и не думали о том, что выбор возможен: у людей не было ресурсов и связей, существовал страх разделения семьи, оказывалось неудобным расписание, просто не повезло, страны с большим скрипом выдавали визы и предоставляли убежище.
Бабушка Эдит часто хвалилась мне, что спасла семью, и имела для этого основания: поселившись в Лондоне в феврале 1938 года, она создала возможность для выезда и бросила якорь в чужой стране, а это позволило ей вытащить из Австрии Гуго и Курта. Линцским Кафкам помогло, что в Страсбурге проживал их участливый зять. Блохов спасло, что через Эдуарда у них была прямая связь с Гитлером, защищавшая и его самого, и его семью. Перед теми, у кого никакой помощи не было, вставали непреодолимые препятствия.
Когда в ноябре 1938 года Гуго с Софией получили приказ переехать в Вену, Дубски остались в городе. Обоим семействам это наверняка было тяжело. Для арийки Луизы Дубски непосредственной опасности не было, в отличие от мужа и свекра, евреев, но об их перемещении не могло быть и речи: девяностооднолетний Леопольд был слишком стар и дряхл, а Эгон лечился в психиатрической клинике. Моей прабабушке Софии было, наверное, особенно больно оставлять своего старшего брата и Тироль, где прошла вся ее взрослая жизнь, тем более что она не рассчитывала увидеть их снова.
А кроме того, Дубски погрязли в перипетиях вокруг своего бизнеса и в битве с гауляйтером Гофером из-за арианизации. 10 сентября нацистский режим назначил доктора Эгона Брожека временным управляющим (kommissarische Verwalter) с целью арианизации всех движимых и недвижимых активов Эгона. Как и всем деловым людям, понесшим в «хрустальную ночь» убытки, Дубски предстояло выплатить «штраф» в размере 18 000 рейхсмарок, а из управления по арианизации сообщили, что все их кредиторы не собираются ничего им платить.
