Представитель Рузвельта, бизнесмен Майрон Тейлор, убеждал участников конференции, что существовавшая (хотя и далеко не всегда заполнявшаяся) для Германии и Австрии квота 30 000 человек не изменится. Американцы выдвигали обязательное условие: все иммигранты должны были обеспечивать себя сами. Австралия соглашалась принять не больше 15 000 иммигрантов-евреев, сославшись на то, что в стране не существовало расовой проблемы и она не собиралась своими руками создавать ее.
Великодушие проявила лишь одна из тридцати двух стран: небольшая Доминиканская Республика, расположенная в Карибском море, – но и тут не обошлось без оговорок. Беженцы, решившие отправиться туда, должны были быть финансово самостоятельными, согласиться работать в сельском хозяйстве и заняться освоением новых земель.
Эвианская конференция и продемонстрировала отсутствие согласия на международном уровне, и сыграла на руку пропагандистам нацистского режима, которые теперь могли обличать лицемерие стран, всегда готовых критиковать антисемитизм рейха, но очень неохотно принимавших к себе евреев из этого самого рейха. Каждая из стран, участвовавших в ней, несет свою долю ответственности за упущенную возможность спасти людей, над которыми все сильнее нависала угроза.
Для продолжения работы, начатой в Эвиане, был создан Межправительственный комитет по делам беженцев. Желавших выехать становилось все меньше, и не только потому, что нельзя было достать визы, – прежде всего дело упиралось в деньги. Немецкий представитель в Эвиане с хорошо просчитанным цинизмом 27 июля 1939 года сообщал группенфюреру SS Гейдриху:
Будущее нынешней эмигрантской политики в значительной степени станет определяться решениями этого Межправительственного комитета. Однако, так как немецкое Министерство иностранных дел уже выступило с заявлением, резко осуждающим вмешательство в меры, принимаемые против евреев в Германии, и указывающим, что рейх запретил выезжающим из него евреям брать с собой бóльшие, чем дозволено законом, суммы, следует предположить, что эмиграция евреев из Германии значительно снизится.
Зигфрид с Мартой изо всех сил старались ликвидировать свои активы. В земельном архиве Инсбрука я сумела узнать, что вынужденная продажа их дома в Игльсе состоялась 17 марта 1939 года. Выручка Зигфрида от продажи кафе «У Шиндлеров» уже была потрачена на уплату выездного сбора, на оплату подоходного налога Софии и на гонорары юристам. Просматривая письма, которые Эрвин в 1939 году писал из Америки, я ощущаю, что он паниковал все сильнее. Он тоже считает Доминиканскую Республику подходящим для жительства Софии местом, но я не представляю, чтобы женщина на восемьдесят втором году жизни вдруг сделалась фермершей. Вариантов становилось все меньше.
Ну а потом мир рухнул в тартарары. 1 сентября 1939 года Гитлер направил танки, армию и авиацию в Польшу. Через два дня Великобритания и Франция объявили войну Германскому рейху: началась Вторая мировая война, и дверь в Великобританию наглухо захлопнулась. Марте, Зигфриду и Софии нужно было теперь искать другие возможности.
Семейству Кафка во Франции тоже приходилось крепко думать. Стало небезопасно и там: да, они были беженцами, но беженцами теперь уже из вражеской страны. Зять Клэр снова пришел на помощь и снял им небольшую квартиру в городке Брив-ла-Галлар, к югу от Лиможа. Клэр отправилась туда, чтобы оказаться как можно дальше от немцев, и поселилась вместе с дочерью Гретль и внучкой.
Ее зять Карл и Джон Кафка прибыли отдельно. Карл купил автомобиль, самоучкой выучился водить его, и с Джоном на пассажирском сиденье, который при этом готовился к выпускным экзаменам в школе, они двинулись на юг, чтобы встретиться там с Клэр. Еще до того, как немцы начали свой блицкриг Бельгии и Франции, французские дороги заполнили потоки людей, стремившихся покинуть вероятную зону военных действий на северо-востоке страны. Карл с Джоном ехали много дней.
Восемнадцатилетний Джон сдал экзамены за бакалавриат и нашел место учителя в католической школе-интернате. Положение, в котором он оказался, отразило всю путаницу военного времени. Члены его семьи, граждане вражеского Третьего рейха, должны были еженедельно отмечаться в полиции. В то же время Джон, еврей, преподавал в католической школе. Отец Рено, устраивая его на работу, предупредил, что свое еврейство он должен держать в секрете. На вопрос Джона, что ему делать, когда окружающие будут креститься, отец Рено посоветовал креститься по звезде Давида, так что никто ничего не должен был заметить.
Их пребывание в Бриве закончилось в марте 1940 года, когда Клэр и Джон получили документы, позволявшие им отправиться в Соединенные Штаты. Двинувшись опять на север, из Гавра они на пароходе прибыли в Нью-Йорк, а оттуда добрались в Чикаго. Уже в Соединенных Штатах Клэр умудрилась получить визы для дочери, Гретль, зятя и, конечно, внучки. Вся семья воссоединилась в безопасной Америке.
У дочери Эдуарда и Лили Блох, Труды, уже были на руках документы для отъезда в Соединенные Штаты. Война не позволила им воссоединиться с детьми в Англии. И вот 3 октября 1939 года, в первые недели войны, Труда с мужем Францем сели на пароход в Генуе и тоже отправились в Нью-Йорк.
Разрыв семьи остро переживал Эдуард; позже он писал об этом так:
…Я чувствовал, как будто от моего сердца отрывают целый кусок; эта физическая боль проявляла себя органически; по целым неделям сердце болело, однако я взял себя в руки и готовился к отъезду; лишь несколько скупых слезинок выступало на глазах, хотя внутри их были целые потоки. Впрочем, в шестьдесят девять лет на что еще надеяться?
Теперь, когда все их дети и внуки оказались за границей, Лили и Эдуард начали обдумывать свой отъезд. Это горячее желание, кажется, удивило главу полиции Линца, который, как вспоминал Блох, отговаривал их: «Здесь никто не сделает вам ни малейшего зла. Если вас волнует материальное благосостояние, не переживайте, вас обеспечат всем».
Эдуард не поддался; он поблагодарил за внимание, но твердо заявил, что не останется в городе, где с его соплеменниками-евреями так ужасно обращаются, и что он лучше будет стоять на улице в Нью-Йорке «с протянутой рукой, чем останется в Линце». Полицейский все понял и сказал даже, что в положении Блоха чувствовал бы то же самое. Линц перестал быть домом. Блохи твердо решили покинуть этот, по определению Эдуарда, «город ужасов».
Но у него оставались незаконченные дела. Эдуард опять попробовал вернуть две почтовые открытки, которые в свое время прислал ему Гитлер. Он попросил знакомого, работавшего поваром в доме фюрера, обратиться к адъютанту Гитлера, морскому офицеру Альвину-Бродеру Альбрехту, и попросить его об этом, ссылаясь на то, что для него эти открытки – «самое ценное воспоминание о медицинской практике». Он также просил у Гитлера разрешения вывезти с собой за границу небольшую сумму денег, чтобы выдержать квалификационные экзамены в Америке. Альбрехт письменно ответил, что Гитлер отказал в этой просьбе. Эдуард так никогда и не узнал, что случилось с его открытками, хотя полагал, что они оказались в коллекции Генриха Гиммлера.
Весь следующий год Блохи готовились – а это был как раз год, когда рейх, поддержанный Италией Муссолини, стер в порошок Францию и триумфально двигался по Европе. Когда бомбы полетели на Британию, Блохи страшно переживали, как бы не пострадали их внуки. Летом 1940 года судьба Британии была еще неясна, а летчики королевских ВВС старались контролировать небо над страной и защищать ее от бомбардировщиков люфтваффе и угрозы вторжения.
