Теперь он утверждал, будто никогда не поддерживал ни нацистскую партию, ни СА, не был их активным членом и никогда не привозил в Австрию никаких нацистских пропагандистских материалов. Он говорил, что не помнит, распространял ли эти материалы. Он никогда не ввозил в Австрию оружия, не участвовал ни в каких насильственных действиях. Он конечно же никогда ничего не взрывал ни сам лично, ни вместе с другими; категорически отрицал причастность к взрывам на электростанции в Ахензее и линии электропередачи в Шарнице, причем заметил, что никаких серьезных повреждений там не было.
Даже бессовестный Гебль признавал, что это был очень дерзкий кульбит. Он подвел то основание, что, мол, его предыдущие свидетельские показания, сделанные в период ареста в военном 1942 году, были даны для SS, когда он старался представить себя «в лучшем свете» и создать впечатление, что «активно работает на пользу движения». Он утверждал, что делал такие заявления в расчете на то, что их никто и никогда не будет проверять.
Суд пришел к выводу, что он преувеличивал свое участие в событиях, что он не участвовал в «хрустальной ночи», не помогал взрывать ни электростанцию в Ахензее, ни водопровод в долине Аахена. Суд же решил, что Гебль перед аншлюсом ввозил в Австрию пропагандистские материалы нацистов, участвовал в различных нацистских побоищах и зажигал огненную свастику на склоне горы.
Однако Геблю удалось вырваться от австрийцев. Однажды на Мария-Терезиен-штрассе, у кафе, Гуго заметил автофургон, который, как он знал, принадлежал Геблю. Он немедленно сообщил об этом в полицию, а та конфисковала его и передала информацию общественному обвинителю.
Оказалось, что в Инсбрук приехал не Гебль, а его жена Берта. Ее привез Йозеф Шнееле, мясник известного мюнхенского ресторана Donisl, который Гебль взял в аренду у немецкой пивоваренной компании. На следующее утро, в восемь часов, Гебль позвонил лично и объяснил, что автофургон был продан третьему лицу (просто соответствующие бумаги еще не готовы), поэтому его нужно вернуть, так как иначе получится, что австрийские власти наложили руку на имущество чистокровного немца. Пока еще он не мог приехать в Австрию лично, но предупредил, что его юристы «уже начали работать».
Шнееле рассказал, что несколько раз ездил в Инсбрук вместе с фрау Гебль, но самого Гебля никогда не возил, потому что у него «своя машина, спортивный Porsche». Он не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, ездил ли в Инсбрук сам Гебль. В эту поездку вместе со Шнееле отправилась его девушка, и они зашли «в бывшее кафе “У Гебля”». Я задумалась, почему Шнееле выбрал кафе, с которым его не связывало ничего личного. Возможно, ему было любопытно увидеть место, о котором рассказывал Гебль; но скорее ему поручил это Гебль, которому хотелось знать, как Гуго управляется с кафе, которым он владел несколько лет.
Полиция отказалась возвращать фургон, потому что он так и оставался зарегистрированным на Гебля. Гуго одержал маленькую победу.
Инсбрук, 1952 год
13 июня 1952 года в штаб-квартире Шиндлеров на Андреас-Гофер-штрассе прямо за рабочим столом скончался Гуго Шиндлер. Ему было шестьдесят четыре года. Он сражался на одной мировой войне, уцелел в другой – столь же опасной, хотя и в другом отношении, – выстроил, потерял и снова выстроил в Инсбруке бизнес-империю местного масштаба. Он, единственный из пяти детей Софии и Самуила, пережил Вторую мировую войну.
Гуго больше не вернулся на виллу Шиндлеров. Ею все еще пользовались французские власти. Как-то раз вместе с Эдит он заглянул туда – и для потомства сохранилась фотография, на которой хорошо заметна радость на их лицах. По крайней мере, он понял, что со временем семья опять поселится здесь.
Он не дожил до суда над Францем Геблем, хотя дело тянулось уже давно. В июне 1955 года Гебль подал заявление на право свободного въезда и выезда из Инсбрука, чтобы навещать свою 80-летнюю мать. Суд ответил, что он может обратиться за рассмотрением дела в любое время, но отказал в свободном въезде и выезде из Австрии и напомнил, что ордер на его арест никто не отменял. 13 апреля 1956 года Инсбрукский суд постановил, что конфискация автофургона Гебля была законной, и не принял апелляцию его юриста.
В 1957 году Германия и Австрия объявили амнистию некоторым нацистам. Гебль обратился в суд с просьбой об остановке судебного производства и об отказе от возмещения издержек по нему, потому что ему срочно требовалось разрешение на въезд в Австрию. Через два дня его желания были удовлетворены. Маленьким плюсом от скоропостижной смерти Гуго стало то, что теперь никто не следил, как Гебль в своем Porsche мчит по Мария-Терезиен-штрассе мимо кафе, которое приносило ему «необычно большую прибыль», как отмечалось в полицейском отчете 1947 года.
В Мюльхейме бывший гауляйтер так и вел тихую жизнь гражданского человека. Единственный раз возмездие настигло семью Гофера в 1964 году, когда австрийский суд отклонил заявление с просьбой о возврате ей загородной резиденции под Инсбруком. Франц Гофер скончался от естественных причин в 1975 году, в возрасте семидесяти двух лет. Он был похоронен в Мюльхейме, в могиле без памятника.
Через десять лет, в 1980-х годах, случайно оказавшись в Тироле, мы с сестрой Софией листали двадцатитомную энциклопедию, невольно унаследованную от гауляйтера. Текст читать было уже трудно, но рисунки были все так же красивы. Были там и другие книги, когда-то принадлежавшие Гоферу, а теперь оказавшиеся у нас, в том числе и его личный экземпляр каталога немецкой военной формы.
Сейчас я храню его на дне старого чемодана вместе с другими документами нацистских времен.
23
Das Schindler
Инсбрук, Австрия, 2019 год
Газеты очень помогли мне в розысках. Перелистывая гигантские старые подшивки в городском музее Инсбрука, я проследила взлеты и падения моей семьи в этом городе. И вот я нахожу трогательный некролог моему деду. В нем подчеркивается, как давно его семья пустила корни в Австрии. Думаю, что ему он бы понравился.
Я задумываюсь, однако, ощущал ли он себя на своем месте в последние два года жизни в Инсбруке, очень осложненные войной. Когда-то я могла бы сказать, что он австриец, потом – что тиролец, и уже в последнюю очередь – что еврей. Сохранилась ли эта последовательность в конце его жизни? Не думаю, что свое еврейство он принимал ближе к сердцу, чем до войны; а в политически нестабильной, шаткой послевоенной Австрии быть патриотом любой национальности становилось гораздо труднее. Я почти не сомневаюсь, что он чувствовал себя тирольцем до мозга костей. Именно этим и объясняется, почему бизнес Шиндлеров, вместе со считаным количеством других довоенных еврейских компаний, сумел возродиться в Инсбруке. Когда деда не стало, в руки какого члена семьи перешло его наследие?
Я возвращаюсь назад, к середине 1970-х годов. Многое успело измениться. Из газет я узнаю, что на Мария-Терезиен-штрассе все так же проводятся новогодние вечера. Упоминается даже о некоем «танце Шиндлеров», какого-то особого стиля вроде танго. Танцуют не в кафе «У Шиндлеров». Заведение теперь называется «Кафе Мария-Терезия». Эра закончилась.
