Прежде, чем его колени коснулись пола, я развернулся на каблуках и повернулся к нему спиной, подойдя к картине в стиле 1950-х годов, висевшей у него на стене – той, которую я не мог снять, – и затушил свой окурок прямо о глаза симпатичной итальянской девушки с идеальным летним загаром.
Он молча смотрел на меня со своего места на полу.
– Как идут дела, Гарри? – спросил я непринужденно, глядя на девушку.
У нее были темно-каштановые волосы, печальное лицо, а теперь вместо глаз два ожога от сигареты. Техника рисования глаз Гарри Фэрхерста сделала его знаменитым. Они выглядели настолько реальными, что иногда приходилось опускать свои глаза, чтобы избежать зрительного контакта. Я знал это лучше, чем кто-либо другой, потому что я хорошо научился избегать нарисованных им глаз, которые смотрели на меня отовсюду в моем собственном доме.
Он также любил рисовать грустные лица. Мне всегда казалось, что в его искусстве есть что-то садистское. Я постоянно удивлялся, почему мама этого не замечала.
– Хорошо, – нетерпеливо отрезал он, вставая и спеша ко мне, прежде чем я испортил что-то еще в его драгоценном творении. Его искусство. Его картина. Я сделал знак V пальцами, направляя их в глаза девушки. Холст был дорогим и толстым, краска на нем была сухой и стойкой, но мне удалось проделать глубокие отверстия, испортив лицо девушки двумя ударами пальцев. Теперь картина была полностью испорчена.
– Какой я неуклюжий. – Я обернулся, одарив его улыбкой. – Ты что-то говорил? Все в порядке? Тебя плохо слышно.
– На самом деле… – Он прочистил горло, сцепив пальцы за спиной. Было видно, что он пытается сохранить хоть какую-то гордость, стоя передо мной. – Это был очень успешный год. Почти все мои картины недавно были куплены частным куратором. Я предполагаю, что кто-то собирается открыть выставку, возможно, даже музей.
– Я бы на это не рассчитывал, – спокойно сказал я.
Он нахмурился, но ничего не сказал.
– Видишь ли, это я тот самый инвестор, и я уже нашел предназначение для твоих картин, – сказал я, доставая телефон из заднего кармана и проводя большим пальцем по экрану. – Это потребовало некоторых усилий. Мне даже пришлось взломать свой трастовый фонд, но я заполучил их в свои руки. Все сто девяносто три картины. Хочешь угадать, что я собираюсь с ними сделать? – с весельем в голосе спросил я и принял уверенную позу.
Гарри побледнел. Его кадык опустился, когда он с усилием сглотнул.
– Не сдерживай себя, Фэрхерст. Ты не такой. – Я сунул свой телефон ему в лицо, показывая, чем именно занимался в течение нескольких дней после взлома и проникновения в его дом. Все картины были отправлены экспресс-почтой на адрес Найта, что обошлось мне в десятки тысяч долларов. После этого мой лучший друг развел костер из этих картин на местном пляже и затем наблюдал, как пламя поглощает дорогие холсты, испачканные искусной краской. Пепел, оставшийся от них, смешался с песком, и океан смыл его.
Фэрхерст схватил мой телефон и усмехнулся, просматривая видео, в котором подростки прыгают через костер, смеются и льют бензин в пламя. Через несколько секунд он бросил телефон мне обратно.
– Ты мертв! Ты точно мертв. Я убью тебя!
Я засунул телефон обратно в карман, зевая, пока он ходил по комнате взад-вперед. Вся его карьера буквально оказалась в огне.
Он резко остановился посреди комнаты.
– Ты уничтожил их все, но не ту, которую ты хочешь уничтожить больше всего на свете – ту, что висит перед входом в твою комнату. – Его голос сочился ядом.
Я рассмеялся, не обращая внимания на тупую боль в груди.
– Уже работаю над этим.
– Ты не осмелишься.
– Не осмелюсь? – Я потер подбородок. – Или не должен этого делать? Это две совершенно разные вещи. Я мог бы убить тебя прямо сейчас, и ты бы даже не остановил меня. Потому что, если я расскажу обо всем дерьме, что знаю о тебе, ты все равно будешь мертв. Заключен в тюрьму, лишен своих денег и престижа. Ты будешь жить в одиночной камере, иначе твои сокамерники будут пытаться убить тебя.
– Я буду отрицать все, что ты говоришь. Каждое слово. Я начну с нуля. Я могу… я могу писать новые картины! – кричал он мне в лицо. – Буду работать в два раза усерднее.
Я нахмурился.
– Это будет немного сложно.
– Почему? – Он снова заглотил наживку.
Я схватил его левую руку, приносящую большие деньги руку – забавно, но мы оба были левшами – застрахованную на два миллиона долларов, и нашел на ней болевую точку, сильно нажимая на нее. Он закричал от боли, по его щекам потекли слезы. Я прижал его руку к своей груди, вытягивая вперед, пока не услышал треск ломающихся костей большого пальца. Удовлетворение пронзило меня насквозь. Месть.
Наши взгляды встретились, и в его глазах я увидел столько потрясения и испуга, что задумался, что же он почувствует, когда я приставлю свой нож к его горлу. Затем я свернул его запястье под углом девяносто градусов. Поставив свое предплечье на его локоть, я надавил, пока не услышал, как хрустнула его рука. Он заорал во всю глотку прежде, чем я прижал его к стене и позволил ему осесть на пол. Всхлипывая, он уставился на свой вывернутый большой палец и поврежденное запястье. Я бросился к его столу, схватил свою нетронутую чашку кофе и вылил его на пол рядом с Гарри.
– Упс, – безэмоционально сказал я. – Лучше быть осторожнее. Ты можешь поскользнуться и сломать другую руку тоже. Что еще хуже, ты можешь попасть в аварию со смертельным исходом. Вот это было бы просто ужасно.
Его глаза наполнились слезами, тело сотрясалось и извивалось от боли. Когда ты существуешь ради мести и наконец находишь ее, потом ты спрашиваешь себя: стоит ли это того, наступает ли то удовлетворение, к которому ты стремился?
Ответ – да.
Теперь я был готов напомнить Леноре о себе. Я развернулся, оставив Гарри под кайфом, разоренным на весь следующий год или даже больше, оставив его без своих картин.
– Расскажешь кому-нибудь о случившемся, и сгниешь в тюрьме до конца своей жизни, – напомнил я ему, захлопывая за собой дверь. Вопль, вырвавшийся из его глотки, разнесся по всему замку, и все, о чем я мог думать, было то, что когда-то я плакал так же сильно, но теперь не пролил ни одной гребаной слезинки.
* * *
Я провел остаток дня за работой, не обращая внимания на сирену машины «скорой помощи», приехавшей за Гарри, чтобы срочно доставить его в больницу. Когда часы пробили семь вечера, я вернулся в свою комнату, принял душ и направился прямиком к Хорошей Девочке, пропустив ужин. Я чувствовал себя на пределе. Каждый день, что мы не разговаривали, оставлял в моей душе какую-то пустоту. Если бы я знал, что она обидится на меня, то я бы засунул подальше свою гордость и поздравил бы ее с днем рождения.
Тот день вышел просто ужасным.
Мысль о том, что Ленора может проводить время вместе с Поупом, пришла мне в голову, но это меня не остановило. Поуп был постоянной проблемой, но я мог с ним справиться.
