* * *
Фэрхерст оскорбил меня еще два раза.
В следующий раз это случилось спустя несколько лет после инцидента в галерее – во время того отпуска на юге Франции, когда я подарил Леноре пирожное. В туалете на частном пляже.
Я вышел из кабинки как раз в тот момент, когда он в нее вошел. Мы оба были в плавках. Гарри схватил меня за руку, сжал ее и улыбнулся. Я подумал, что он, наверное, был благодарен мне за то, что я никому не рассказал о произошедшем.
В конце концов, много лет назад, в галерее, он выглядел так, словно был готов обоссаться, когда вошли мои родители и он понял, кто я на самом деле такой.
Но теперь, когда он знал, что я не собираюсь доносить на него, я вскоре понял, что он задавался вопросом, сойдет ли ему это с рук во второй раз.
– Как поживаешь, Тутанхамон? – Его большой палец скользнул по моей щеке.
Бессердечный принц, подразумевал он. Мумия с пустой грудью.
Я высвободил руку, поворачивая лицо в другую сторону. Меня больше не заботило, что он разговаривал и обращался со мной, как со взрослым. Он был тем же самым придурком, который угрожал рассказать моим родителям, что я сделал то, чего не делал. Я двинулся к двери, каждая клеточка моего тела дрожала от ярости.
– О, Вонни-бой, я бы на твоем месте этого не делал, мой дорогой мальчик.
Я остановился, но не обернулся. Безусловно, я изменился за годы, прошедшие с тех пор, как он потребовал, чтобы я сделал то, что произошло на выставке. Изменения во мне происходили постепенно, но неумолимо. Я перестал чувствовать все: ревность, любовь, сострадание, счастье, – и поэтому мне нужно было больше страдать.
Я начал затевать драки в школе. Меня трижды отстраняли от учебы. Я делал порезы на теле, где никто не мог их увидеть – верхняя часть бедер, живот, грудь. Это позволяло мне что-то чувствовать, а чувствовать хоть что-то было лучше, чем не чувствовать ничего.
Так уж получилось, что мне нравилось истекать кровью, а Лен нравился вкус крови. Мы, даже не подозревая об этом, отлично подходили друг другу, в худшем и лучшем из возможных вариантов.
Все это время Найт подшучивал над моими выходками и черствостью, но я знал, что ни круг общения, ни девушки, готовые ради меня на многое, не могли скрыть тот очевидный факт, что я не могу ничего почувствовать.
– Отвали, – сказал я, не оборачиваясь, чтобы посмотреть на Фэрхерста. Я сделал еще один шаг к выходу из ванной, но его следующие слова заставили меня остановиться.
– Твоя мать будет очень разочарована, если узнает, что я внес ее в черный список всех своих галерей и отказался с ней работать – особенно сейчас, когда она готовится к важной сделке, ведь такой шанс выпадает раз в жизни.
Я обернулся и ошеломленно уставился на него. К этому времени я уже прекрасно понимал, что моя мать обожала землю, по которой он ходил. По ее мнению, он был невероятно талантлив – как и по мнению многих людей. Это придавало ему неприкасаемый блеск, которого для меня не существовало.
– Я расскажу им о том, что ты заставил меня сделать, – сказал я низким и ровным голосом. На самом деле я не решился бы на это.
Он улыбнулся, поправляя пояс своих плавок, намекая. Он и сам немного повзрослел за последние несколько лет. Его эксцентричный стиль сменился типичным обликом миллионера, который добился всего сам.
– Я бы хотел посмотреть, как ты попытаешься, особенно спустя два года после того, как это произошло. Тем более сейчас твоя мама пытается записать тебя в Подготовительную школу Карлайл на летнюю сессию. Будет очень напоминать мальчика, который кричал «Волки!», – он театрально надул губы.
– Меня это не волнует.
– Но ты все же заботишься о своей семье? Об их репутации?
На этот раз единственное, о чем он попросил, – это чтобы я разделся перед ним в одной из кабинок. Он не прикасался ко мне, но, казалось, проделывал такое уже не в первый раз. Развернув меня к стене, он дрочил за моей спиной. Интересно, со сколькими парнями он так поступал в Карлайле?
В последний раз, в тринадцать лет, это случилось в фотолаборатории.
Как раз в это время Лен и поймала нас с поличным, а я желал умереть, потому что из всех учеников всех тех школ, в которых я когда-либо учился, она была единственным человеком, от которого я не хотел никакой жалости.
Она вошла именно в тот момент, когда его губы обхватили мой член. Я никак не мог уговорить свой вялый член хоть немного напрячься, чтобы наконец покончить с этим. Мы с Гарри прятались в тени комнаты, моя рука упиралась в стену.
Я не был тверд, когда она вошла.
Но, когда она выбежала, это сразу случилось.
Я представил, что Гарри – это она, схватил его за волосы и безжалостно трахнул в рот. Я был безумен до такой степени, что все, что я видел, казалось красным. Он принял это с тихими, беспомощными, радостными стонами, и я дал ему пощечину, заставив его замолчать, чтобы я мог притвориться, что он – Ленора. Он кончил вместе со мной.
В тот раз Фэрхерст пообещал мне стажировку в Подготовительной школе Карлайл, когда я окончу среднюю школу. На тот момент я уже знал, что хочу с ним сделать, когда придет время. Тогда я был слишком мал, чтобы осуществить мой план, но я поклялся, что вернусь и отомщу за то зло, что он причинил мне.
За то, что он сделал со всеми другими.
Я заметил, что эта темная комната была занята каждую ночь.
Мальчики из Подготовительной школы Карлайл всегда выглядели усталыми, разбитыми, с покрасневшими глазами.
Привидениями. Призраками. В отличие от меня.
Я планировал убить этого ублюдка и убедиться, что он больше никогда никого не тронет. Но когда его губы обхватили меня, я подумал о Леноре Асталис.
О девушке, которая подглядывала за мной каждый день во время летней сессии и не замечала, что я тоже украдкой слежу за ней, просто мне лучше удавалось это скрывать.
Вот чего я никогда не говорил Лен. Того, что она была единственной причиной, по которой я позволял другим девушкам делать себе минет.
Потому что эти моменты напомнили мне о том дне, и это был неудачный способ отомстить за то, что она увидела.
За то, что она, должно быть, подумала обо мне.
Милая, красивая девушка, занимавшая мои мысли с нашей встречи на юге Франции, отрастила острые дьявольские рога, и меня это вполне устраивало. Если я ненавидел ее, мне было все равно, что она обо мне думает.
Все просто.
Я провел остаток своих подростковых лет, пытаясь доказать всем и самому себе, что меня не пугают человеческие прикосновения. Что я был натуралом. Что я осознаю и принимаю свою сексуальность. Мне делали публичные минеты, и я постоянно говорил о сексе.
Никто не мог представить себе невозможную правду.
