Недели перед выставкой были такими напряженными, что я иногда удивлялась, как это я не забывала дышать. На еду и сон я, конечно, наплевала.
Папа и Поппи все время поддерживали меня и находились рядом, отрываясь от своего собственного расписания. Словно видели огромную дыру, которую Вон оставил в моем сердце, когда собрал свои вещи и исчез. Никто из них не упоминал о нем. Его образ просто висел в воздухе, подвешенный на нитях жестокой надежды и трагической невозможности. Разбитое сердце имело особенный привкус, и он оказывался у меня во рту каждый раз, когда я пыталась выдавить улыбку.
Я работала на автомате, вносила последние штрихи в свою сборную скульптуру. Встречалась с кураторами, дизайнерами и координаторами выставок. Подписывала контракты, улыбалась перед камерами и рассказывала о своей работе людям, которые не скрывали собственного восхищения. У меня, так же как у Поупа и других подающих надежды молодых художников, брали интервью для журналов, местных газет и даже для Би-би-си.
Мы встречались с Поупом практически каждый день, он приходил в испачканной краской одежде и с выражением триумфа на лице.
Его творение было прекрасно.
По-настоящему прекрасно.
Мы ели шашлык, выпивали Айрн-Брю и обсуждали наши совместные планы на будущее. Участниками выставки объявили самых многообещающих молодых художников мира, и я была рада быть среди них. Но, сколько Поуп ни убеждал меня, что это место мое по праву, сомнение грызло меня каждый раз, когда я смотрела на свою работу.
Я не должна была участвовать в выставке.
Я стала заменой в последнюю минуту, второй в списке претендентов.
И это оказалась не единственная причина, по которой я постоянно чувствовала пустоту в душе.
Через три дня после того, как Вон разорвал мое сердце на куски своим письмом, пришло известие, что Гарри Фэрхерст покончил с собой в своем особняке в Сент-Олбансе.
Эту смерть встретили с холодным, тревожным молчанием все его коллеги, близкие друзья и поклонники. Незадолго до того, как тело профессора нашли в ванной, плавающим в луже собственной крови, несколько бывших и нынешних студентов в Подготовительной школе Карлайл осмелились выступить и обвинить его в сексуальном насилии.
Доминик Мейплз, нынешний выпускник, возглавил петицию против него.
Очевидно, плакаты, что я развесила повсюду, в сочетании с травмирующим опытом, связанным с моим дядей, подтолкнули Доминика к этому решению. Он объяснил в новостях, будто разглядел в этом нечто зловещее и освобождающее, когда наблюдал, как лицо Фэрхерста на бумаге гнулось, мялось и пачкалось краской почти до неузнаваемости. Это сделало его менее могущественным, менее человечным. Мне пришло в голову, что многие смертные были обременены ложным статусом бога и почти никто из них не пользовался этой божественной силой.
Вон Спенсер, например.
В то время как Поппи не верила растущему количеству улик против нашего дяди и настаивала на том, чтобы присутствовать на его скромных, семейных похоронах, мой отец, казалось, кипел от ярости и испытывал отвращение к своему кузену. Он наотрез отказался говорить о нем. Мы оба отказались от любых почестей и поминальных мероприятий, посвященных Фэрхерсту.
Отец не был дураком. Вероятно, он соединил все факты, ведущие к исчезновению Вона. Тем не менее папа никогда не ставил под сомнение так называемое самоубийство Гарри.
Но я знала.
Знала, что Гарри Фэрхерст не покончил с собой.
Чтобы решиться на подобное, нужно сначала почувствовать острое сожаление, вину или несчастье. Я выросла рядом с этим человеком. И никогда он ни о чем не беспокоился и не жалел, находясь под своей двуличной маской.
За неделю до выставки мою скульптуру вместе с картиной Поупа отправили в Тейт Модерн. Я собрала все свои вещи и в последний раз попрощалась с замком Карлайл. Вернула ключ миссис Хоторн, подарила цветы преподавателям, уничтожила свой студенческий билет и пропуск в кафетерий и выбросила форму. Осознание завершения этого этапа напугало меня до смерти. Я никогда больше не буду здесь жить. Возможно, я стану приезжать в гости, но нечасто, и уж точно не буду бродить по коридорам с такой уверенностью, как раньше. Однако у меня не было никакого желания возвращаться сюда, чтобы работать учителем. Эта мысль поразила меня. Я не хотела преподавать, я мечтала творить.
Папа отвез меня в наш дом в Хэмпстед-Хит, где я планировала остановиться, пока не найду себе работу. Как и многие художники, я не стала выбирать высшее образование. У меня были инструменты, которыми я пользовалась во время учебы в Подготовительной школе Карлайл, и я верила в собственные силы. Я хотела работать в галерее, возможно, пройти стажировку у какого-нибудь творческого и терпеливого наставника, если мне повезет.
Раньше у меня было столько планов, но сейчас появилось какое-то странное чувство – как будто пытаешься бежать под водой.
– Скажи мне три вещи: что-то хорошее, что-то плохое и то, чего ты с нетерпением ждешь, – попросил папа посреди дорожной пробки, барабаня пальцами по рулю своей винтажной AC Cobra. Я посмотрела в сторону, постучав по краю окна. Трудно было думать о чем-то, что не касалось Вона. Он проник во все мои мысли, не оставляя места для всего остального, на чем бы мне хотелось сосредоточиться.
– Что-то хорошее? Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Что-то плохое? Боюсь завтрашнего дня. Чего я жду с нетерпением… – Я замолчала.
Чтобы Вон вернулся.
Но я знала, что это не произойдет. Он дал понять, что исчезнет после того, как убьет Гарри Фэрхерста, что, как только у него на руках окажется кровь, он не собирается пачкать ею меня или что-то еще в моей жизни. Он всегда был человеком слова. Мне следовало просто смириться с этим. Хотя он, конечно, сумасшедший, если думает, что я правда смогу провести жизнь с кем-то другим.
– Я ничего не жду с нетерпением, – тихо закончила я.
На самом деле ничто теперь не имело большого значения. Жизнь без Вона ничего не стоила. Я хотела, чтобы он бросал вызов каждому моему действию, чтобы держал меня в напряжении. Сводил с ума. Дарил мне свой смех, свои мысли, свою кровь.
Это не означало, что я собиралась пустить свою жизнь на самотек. Но послевкусие пустоты, которое я ежедневно ощущала последние пару недель, будет преследовать меня до самой смерти. Больно было это осознавать.
Ничто уже не станет таким вкусным, как эти пирожные с шоколадом.
Мне следовало догадаться, что они были божественными не из-за какого-то уникального рецепта – Вон присылал их из разных мест, даже из разных стран. Они обладали восхитительным вкусом потому, что я подсознательно знала, что эти подарки от него.
Вон не перестал присылать мне шоколад и пирожные после своего исчезновения, но я больше не забирала их к себе в комнату. Честно говоря, было облегчением переехать туда, куда он теперь не мог их отправлять. Он не знал моего адреса.
