До сарая шли привычным порядком: впереди мужик с голым торсом и большой розовой бородавкой под носом. Следом вышагивал Васильков. Замыкал шествие сухонький бандит со смуглым обветренным лицом. Оба сопровождавших были вооружены пистолетами. Руки пленнику они не связывали, видно, поверив в его покорность.
Часового у сарая Сашка не заметил; должно быть, на время допроса тот покидал пост и уходил в дом. Двор пустовал, разве что у раскрытого капота «полуторки» копошился чумазый водитель.
В общем, ситуация была соблазнительная. Если затеять свару не во дворе, а в сарае, и сделать это по-тихому, есть неплохой шанс сорваться отсюда. Добежал от сарая до забора, перемахнул его, нырнул в лес и – поминай как звали. В лесу бывший разведчик чувствовал себя как рыба в воде. Там его и сотня бандитов не найдет.
Когда «бородавочник» отворил скрипучую дверь, план в голове Василькова уже созрел. «Была не была!» – выдохнул майор, шагая в сарайный полумрак.
Первым получил сухонький – тот, что шел позади. Хлесткий удар кулаком наотмашь в челюсть вышел на загляденье. Сухонький сложился пополам и повалился на земляной пол, как мешок.
Полуголый успел оглянуться. Он недоуменно посмотрел на падающего товарища и тут же словил свою порцию. Васильков приголубил его тремя точными ударами в голову и в корпус.
Сознание ликовало – у него получилось! Майор сумел обезвредить двух матерых бандитов без шума и криков. Оба лежали на застланном соломой полу, сарайная дверь оставалась незапертой. Путь к свободе был открыт.
Оставалось забрать оружие. Оно в лесу может пригодиться.
Наклонившись, Сашка потянул за рукоятку револьвер, торчащий за поясом полуголого. И вдруг на его голову что-то упало.
Удар был таким неожиданным и сильным, что майор ничего не успел понять. Свет померк, сознание отключилось.
И он повалился на лежащего «бородавочника»…
Глава четырнадцатая
Котельники – Москва; июль 1945 года
Допив чай, Сорокин крякнул, закурил и начал понемногу приходить в себя. Частое дыхание успокоилось, руки тряслись поменьше, зубы не стучали. Взгляд стал осмысленным, голос окреп.
– Так ты, говоришь, тоже воевал в нашей дивизии? – прикурил он очередную папиросу.
– До середины сорок третьего. Потом тяжелое осколочное ранение, несколько месяцев по госпиталям. На том и закончилась для меня война – комиссовали подчистую, – вздохнул Старцев. – Поэтому о твоей истории я не слыхивал, а Васильков рассказать не успел.
Они так и сидели в подсобке продовольственного магазина, насквозь пропахшей смесью залежавшихся продуктов, хлорки, табачного дыма, перегара и еще бог знает чего. Раиса давно открыла основную дверь, запустила в магазин первых покупательниц. Те поначалу галдели, как на базаре, но заведующая цыкнула на них, и тут же стало тихо.
Вспоминая о своих злоключениях в плену, Сергей Игнатьевич часто курил. Настолько часто, что Егорову пришлось распахнуть створки единственного окна и немного приоткрыть дверь служебного входа.
– Что же произошло дальше, когда тебя забрал Смерш? – спросил Старцев.
Сорокин горько усмехнулся:
– Будто не знаешь, как обходятся с теми, кто побывал в плену! Начали мурыжить по разным палаткам и кабинетам. Сначала на передовой в контрразведке, потом передали в Особый отдел армии. Оттуда в Особый отдел фронта…
Старцев знал, как поступали с бывшими пленными. Знал о существовании целой сети советских фильтрационных лагерей, через которые контрразведка пропускала тех, кого судьба забрасывала в немецкие лагеря. Это было объяснимо, ведь за год или два фашисты могли обработать человека до такой степени и так промыть ему мозги, что тот становился неузнаваемым. Его убеждения менялись полностью, переворачиваясь с ног на голову.
После такой обработки нормальный советский человек вдруг начинал мыслить по-другому и совсем иначе себя вести. Однако в конкретном случае с Сорокиным естество Ивана отказывалось понимать его логику. Майор провел в плену всего двое суток, большую часть из которых просидел в запертом помещении; допрашивали его всего один раз. Неужели и такой малый срок способен перечеркнуть заслуги, поставить на человеке жирный крест?
– Я еще отделался легко, – признался бывший майор. – Два месяца в жерновах, под следствием. Поначалу была надежда, что разберутся, вернут на фронт, в родную дивизию. Где там… Лишили всех наград, звания. Хорошо хоть не били, не морили голодом, как других… Осудили на десять лет без права переписки.
– Но ведь выпустили же! Значит, разобрались? – вмешался Егоров.
– Да, отсидел я под Куйбышевом совсем немного. Повезло. Сразу после войны два пленных немецких офицера давали показания и рассказали о моем пребывании в плену. Даже фамилию припомнили. Дескать, на сотрудничество не пошел, секретов не выдал, на допросе тянул время, за что меня должны были расстрелять или отправить в концлагерь.
– Выходит, дело пересмотрели? – с надеждой спросил Старцев.
– Пересмотрели, статьи отменили. Выпустили и даже разрешили вернуться на родину – в Подмосковье. А вот звания, награды и партбилет не вернули.
– Как же так? Почему?
– Я тоже об этом спросил, когда получал справку об освобождении. Сказали: радуйся, что живой и на свободе. И лучше помалкивай в тряпочку. Так вот… А потом еще супружница моя удружила. Приехал сюда, а дома нет.
– Как это нет? – подивился Бойко.
– А вот так. Жена как узнала, что меня отправили в лагерь, так помчалась подавать на развод. Дескать, знать меня не хочет. Следом продала дом, а его дед еще мой строил. Потом нашла себе нового хахаля и сбежала с ним в неизвестном направлении.
В подсобке повисла тишина.
– Я вот у него по первости в каморке ютился, – кивнул связист на участкового Рубанова.
Молчавший до этого старлей подтвердил:
– Наслышан я об этой истории. Так оно и было. Приехал Сорокин, встал на учет, а жить-то и негде. В моей конторке ночевал первую неделю, пока Райка его в магазин не взяла.
– Почему же в сторожа пошел? – поинтересовался Иван Харитонович. – Ты же специалист каких поискать! Радиостанции, приемники, телефоны, коммутаторы…
– По-всякому пытался. Тыркался туда-сюда, искал работу по специальности… Да где там! – отмахнулся бывший связист. – Кадровики, как узнают, что был в плену, шарахаются как черт от ладана. К фронтовому товарищу по дивизии давеча зашел, так он на порог не пустил. Открестился от меня, будто я предатель какой. Вот пристроился в магазин к Раисе: ночью сторожу, днем отсыпаюсь в подсобке. Платит мало, но хоть какой-то угол и крыша над головой. А иначе, мужики, только в петлю…
Когда прощались, Сорокин, пряча взгляд, попросил купить ему бутылку вина.
– Раиса злая на меня и в долг больше не дает. А до зарплаты еще цельная неделя, – виновато объяснил он.
