* * *
Сомнения всегда порождают споры. На этот раз сомнений не было, и сыщики возвращались на Петровку молча. Если бывший майор Сорокин каким-то боком имел отношение к московскому криминалу, то он являлся непревзойденным гением маскировки. Однако на деле никакой гениальности не было.
В подтверждение этому ни Старцев, ни Бойко, ни опытнейший Егоров после тщательного обыска и двухчасового разговора с Сорокиным не нашли ничего, что указало бы на притворство, на представление. Это был больной алкоголизмом, потерянный человек, с разбитой, несчастливой судьбой, по-настоящему лишившийся здоровья и опустившийся на самое дно. Пустота и жалость – два ощущения, которые появились у сыщиков после визита к сторожу продовольственного магазина.
Он спивался, жить ему оставалось недолго – год, от силы два. При всем желании сыщики не могли сказать, как остановить и повернуть вспять этот неизбежный процесс.
«Удивительная несправедливость пожирает наши души. Как же так происходит? – размышлял Иван Харитонович, покручивая зажатую между колен тросточку. – Жил себе советский человек: рос, учился, верил в идеалы, мужал. Освоил хорошую техническую специальность. А случилась беда – отправился на фронт защищать Отечество. Воевал, ползал по передовой, обеспечивал связью штабы и подразделения… Не по своей вине и всего-то на сорок восемь часов загремел в плен к фрицам. Он же не виноват, что немецкая разведка просочилась сквозь заслон и хозяйничала на нашей территории! И что в итоге? А в итоге в одночасье из полноценного советского гражданина Сорокин превратился в пересортицу. Нигде и никому не нужен: ни семье, ни производству, ни товарищам, ни партии, ни государству… Что же за чертовщина творится в наших головах? Вроде и учат нас правильно, и слова красивые с трибун говорят. А поглядеть – вылезает временами наружу необъяснимая человеческая гниль…»
Иван полез в карман за папиросами, но вспомнил, что сыщики оставили курево и всю карманную мелочь бывшему майору Сорокину. «Ладно, потерпим. Уже подъезжаем. Через десять минут прибудем в Управление, а в кабинете у нас имеется НЗ, – подумал Старцев и помрачнел, вспомнив фронтового друга: – Эх, Сашка, Сашка… Что же ты имел в виду со своей запиской – «майор Сорокин»?
Когда они покинули провонявшую перегаром подсобку и вышли через набитый покупателями магазин, у Ивана родилось одно объяснение этого странного послания. Изучая папки с «личными делами», Васильков мог наткнуться на документы некогда спасенного им Сорокина. Друзьями они никогда не были, да и на фронте пересекались, по рассказам бывшего связиста, всего несколько раз. Однако Сашка слыл человеком совестливым, порядочным и, возможно, захотел встретиться, узнать, как сложилась дальнейшая судьба майора, арестованного и увезенного с передовой офицерами Смерша. Ведь в «личном деле» сведений было не густо – несколько сухих строчек со статьей, сроком, местом отбывания наказания и датой досрочного освобождения.
Попрощавшись с участковым и усевшись в машину, Иван Харитонович поделился своей догадкой с товарищами.
– Да, пожалуй, это единственная здравая мысль, объясняющая смысл записки, – согласился Егоров, глядя на проплывавшие за окном бараки рабочего поселка.
– Если так, то о ней можно забыть, – отозвался с переднего сиденья Бойко. – Никакого отношения к нападению на военкомат записка не имеет…
«Задал ты, Саня, нам задачку с этой запиской, – раздумывал Старцев. – Если в ней нет твоего интереса к бывшему связисту, то не знаю, что и думать. Видать, хотел чиркнуть еще словечко-другое, да не успел. Не дала сволочь бандитская. Но мы что-нибудь придумаем. В лепешку расшибемся, а вызволим тебя из беды…»
Глава пятнадцатая
Московская область; июль 1945 года
Четверть часа назад на хате приключился большой шухер – захваченный в Глотовом переулке тихарь едва себя не амнистировал
[41]. Отделал двоих корешей и вознамерился завладеть их оружием. Хорошо, что в сарае копошился хозяин, дед Митрич. Улучил момент, когда пленника увели в дом на допрос, принес свежей соломы, накидал в угол. Задержался, подметая пол. Вошедший с улицы в сарайный сумрак тихарь, похоже, его не приметил и затеял бузу. Ну и получил деревянной грабельной колодкой по кумполу.
После этого Митрич вышел из сарая, шумнул. Набежавшая братва со злости набросилась на тихаря с разбитой башкой. Хотели порезать на ремни, но подошедший Дед Сафрон повелел оставить его в покое до пятницы.
Пленника без сознания снова заперли в сарае…
Лавр вернулся в избу, когда шухер уже закончился и все разбрелись по своим углам. Все это время он помогал разбираться с «личными делами» и к разборкам в сарае не поспел.
– Теперь разрешишь мне заземлить тихаря? – с горящим взглядом спросил юнец. – Он ведь нам больше не нужен!
– Экая ты нетерпеливая проныра. Не выписывай
[42], Лаврушка, – отрезал главарь, допивая чай. – Что там с «делами»?
– Теперь другой базар. Блеск, Дед Сафрон! – похвалился малость потускневший гончий.
– Масть пошла, говоришь?
– Первую партию он обещал отобрать через час.
– Это хорошо. Скажи, пусть поторопится. К ближайшей пятнице надо самое малое пятерых новых корешков найти.
Лаврушка кивнул и направился к двери…
Завтрак за длинным столом закончился. Двое, опохмелившись после вчерашнего, отправились досыпать. Остальные курили. Важных дел на сегодняшний день не предвиделось, за исключением нескольких поездок по адресам бывших вояк. Сегодня, когда стал известен секрет последней цифры, неприятных сюрпризов от встреч с вояками не ожидалось.
– Дед, а чего ты, в натуре, глухого бережешь? – проворчал сидевший рядом Беспалый.
– Зачем торопиться? Со жмура
[43] много шерсти не настрижешь, а живой нам может еще сгодиться. Как думаешь?
– Так уже сгодился: вон какие фортели выкидывает! Теперь еще стеречь его в четыре глаза, чтоб не сделал ноги
[44]. На кой нам это?
– А вот ежели в пятницу случится конфуз и тебя легавые захомутают, – проговорил Дед Сафрон, набивая свой золотой портсигар папиросами, – что делать прикажешь?
Вопрос поставил подельника в тупик.
– Нашел долбака
[45], – выдавил Беспалый. – С какого рожна меня захомутают?
Сафрон резонно заметил:
