Год 542
[56] от основания Рима был тяжким. Не таким тяжким, как год, когда мы навсегда запомнили название маленького поселения Канны на берегу неприметной реки. Но мы опять теряли — легионы и своих военачальников. После успеха в битве у Беневента, когда Тиберий Семпроний Гракх разгромил Ганнона и даровал своим легионерам-рабам свободу, сам он погиб почти нелепо (или героически?), угодив в ловушку с отрядом телохранителей, а бывшие рабы разбежались, решив, что после смерти патрона вольны делать то, что и любой вольноотпущенник — то есть жить своим умом, ни на кого не надеясь и никому не обязываясь. Несколько месяцев спустя, уже после моего эдилитета, меня с отрядом конницы направили собирать беглецов. Если бы подобное сотворили люди, рожденные свободными, то любой консул отдал бы приказ провести децимацию, а далее отправил бы негодяев воевать в самое трудное место — лучше всего штурмовать врата Аида — или на крайний случай — Карфаген, чтобы там сгинули. Но рабы не понимали толком, что такого дерзкого они совершили: их патрон, в верности которому они клялись и который так щедро даровал каждому из них свободу, с которым они пировали за праздничным столом после успеха, умер. И это означает, что действие клятв и присяг почило вместе с его смертью.
Я сначала приказал выпороть беглецов, а потом, собрав их и глядя в их унылые искаженные гримасами боли лица, принялся втолковывать, что теперь они — граждане Республики, обязаны биться за нее не только потому, что дали клятву верности своему патрону. Я повторял это раз за разом, но, похоже, они не разумели смысла в моих словах. Они терли глаза, фальшиво кивали и больше всего боялись, что я покараю смертью за их проступок. Потом этими парнями разбавили только что сформированный легион, и шестнадцатилетние мальчишки отправились сражаться рядом с бывшими рабами. Несколько Гракховых солдат, ныне граждан Рима, позже попали ко мне в ту армию, что я повел в Испанию. Они заматерели, покрылись шрамами, но мне всегда казалось, что выстраиваясь в шеренги, они невольно искали глазами погибшего Гракха, как я невольно видел в толпе на форуме то профиль, то плечи своего павшего в Испании отца.
* * *
С Капуей решили разделаться еще в том, не слишком счастливом для нас 542 году от Основания Города. Но первая осада города-изменника закончилась неудачей. Ганнибал отогнал наши армии от стен Капуи, как медведь отгоняет волков от лакомой добычи. Флакк отошел к Кумам, Аппий Клавдий со второй армией — в Луканию. Ганнибал двинулся за ним следом, но Аппий ускользнул от сражения и вернулся к Капуе другой дорогой. Пока Ганнибал воевал в Лукании (опять успешно, громя наших преторов и необученных новобранцев), под стены Капуи снова вернулся Флакк. Так хищник возвращается к истекающей кровью раненой лани. Римляне с рвением принялись за земляные работы, окружая город рвом и валом, — уж что-что, а строить укрепления мы умели. Позаботились и о защите собственных позиций. Капуанцы пытались делать вылазки, но безуспешно — против них стала выезжать наша конница, у каждого всадника за спиной посажен был шустрый велит, как мы делали это на берегах Пада. В нужный момент легкие пехотинцы соскакивали на землю и забрасывали капуанцев дротиками, раня людей и лошадей. Поначалу в богатом городе всего было вдосталь — и еды, и оружия. Но на второй год осады люди начали голодать. Потому поджидали Ганнибала в следующее лето как избавителя.
Пуниец явился. Он сговорился с осажденными ударить на римлян одновременно с ними. Капуанцы должны были выйти из города, карфагенская армия атаковать снаружи. Схватка вышла ожесточенной и кровавой. Капуанцы были отбиты, но Ап-пия, что сражался против них, ранили в грудь под левое плечо. У Флакка (ему пришлось отражать атаку Ганнибала) едва не захватили лагерь — пунийцы пустили вперед слонов, те сломали ограду и ворвались внутрь. Впрочем, в лагере было больше неразберихи, чем потерь, — слонов прогнали огнем, атаку отбили, испанскую когорту, что атаковала лагерь, потрепали изрядно. Мы опять несли потери, но в этот раз не отступили, а продолжили осаду, укрывшись за валами и частоколами. Видя, что римляне вцепились в Капую мертвой хваткой, Ганнибал решил сделать отвлекающий маневр — скорый марш на Рим. Расчет его был прост и почти верен: он полагал, что мы немедленно снимем осаду и бросим обе армии на помощь родному Городу. Никто из нас — рассуждал Пуниец — не рискнет Римом ради взятия Капуи. Но Ганнибал просчитался. Армия на помощь Риму пошла, но всего одна — те силы, которыми командовал Флакк. Аппий же Клавдий остался на месте, и Капуя по-прежнему задыхалась в кольце осады.
* * *
Ганнибал у ворот! Кто не помнит тот полный ужаса возглас. Этими словами матери до сих пор пугают непослушных детей, и те вмиг притихают, будто ледяная толика страха падает им на сердце. Ганнибал у ворот! Этот вопль звучал в Городе, мы повторяли его в лагере близ Капуи, ожидая известий. Могу представить, как ужас душным туманом тек по улицам, как люди вглядывались друг другу в глаза, как стояли, не смыкая глаз, караульные на стенах и у ворот, как дежурили на башнях посыльные сенаторов. Ждали, не видно ли идущего осаждать Город войска Пунийца. И он появился — там и здесь стали подниматься в небо дымы: это приближался Ганнибал, грабя и убивая, сжигая усадьбы и городки на пути, в надежде, что обезумев от страха, Рим сделает роковую ошибку. Пуниец не торопился, рассчитывая не столько на осаду, сколько на битву, в которой сможет уничтожить наши силы порознь, а потом на плечах бегущих, сея панику, ворваться в Город. Ганнибал остановился в двадцати четырех стадиях от Рима, но Квинт Фульвий Флакк, уйдя из-под стен Капуи, двигался так быстро, что пришел прежде Ганнибала и встал с армией между Эсквилинскими и Квиринальскими воротами.
Битвы не случилось, штурма тоже. Для штурма армия Ганнибала была слишком слаба. Флакк же не собирался принимать бой на открытом поле — его задачей было напасть на Ганнибала, если тот пойдет на штурм Города. Потом уже насочиняли, что Флакк предлагал Ганнибалу битву, а тот уклонился. Вот глупцы! Именно битвы Ганнибал и жаждал. То, что Флакк не рискнул выйти из лагеря, говорит о том, что мы научились кое-чему в этой войне: плевать на красивые жесты и разговоры о смелости: отсидеться за стенами, сохранить армию и спасти Город — это всего лишь мудрость, которую мы наконец обрели.
Так ничего и не добившись, Ганнибал ушел на юг, оставив Капую самой делать выбор: либо умирать от голода, либо сдаться.
* * *
Наши дороги с Аппием Клавдием то расходились, то сходились — после Канн и зимовки в Канузии он стал претором на Сицилии, а я пребывал в Риме, пополнив ряды гарнизона. Потом он выиграл консульские выборы в тот год, когда я был эдилом
[57]. Город потихоньку оправлялся после Каннской катастрофы, и я, как эдил, старался быть внимательным к мелочам, мне было дело до всего: я заглядывал к хлебопекам проверить, не подмешивают ли опилок в хлеб, подтверждал верность гирь и весов, инспектировал рынки, чтобы не торговали гнильем и тухлятиной. И еще старался быть щедрым, устраивал раздачи масла: я мог позволить себе эту щедрость насчет масла — отец прислал из Испании корабль с его долей военной добычи. К тому же я не поскупился на игры (их роскошь показалась бы нынешним обитателям столицы жалкой), но по тем временам все говорили о тратах эдилов, так что в итоге на дне денежного сундука в нашем доме осталось лишь несколько монет, да и те застряли в щелях и потому уцелели после моего набега. Но я знал, что в будущем мне пригодятся и рассказы о моей щедрости, и похвалы в мой адрес. Ничто так не подогревает народную любовь, как бесплатные раздачи. К сожалению, любовь толпы кратковременна и переменчива, как никакая другая, так что ее надо постоянно подогревать золотыми вливаниями, и каждый раз все сильнее.
