Марций сумел спасти небольшой отряд и заперся с ним в крепости на северном берегу реки Ибер. Почти все наши испанские союзники нас оставили. Их измена была обычным делом в то время, но от этого наше положение не становилось лучше. Карфагеняне не трогали Марция и его лагерь лишь потому, что полагали: он вскоре сам уберется домой по морю и не стоит ему в этом мешать. Истощенной проигрышной войной Рим вряд ли сможет послать на помощь Марцию новую армию, считали в Карфагене. На наше счастье, пунийцы так и не поняли силу Республики, и, как я уже говорил, Рим все же прислал подмогу: после долгих споров в сенате Нерон отправился в Тарракон и принял командование над остатками испанских отрядов. Никаких серьезных военных действий он не вел, весь год своего назначения просидел, держа оборону и совершая небольшие вылазки.
Наши отцы-сенаторы были не так уж и глупы, во всяком случае, им хватило ума понять, что, отказавшись от битвы за Испанию, войну мы будем обречены проиграть. Из рудников в этих землях текла серебряная и золотая кровь, питавшая войну Ганнибала. Ею оплачивалась верность наемников, и нам надо было перерезать эти жилы. Сенат постановил отправить в Испанию новую армию. Не слишком большую, разумеется. И для этой армии не было в распоряжении сената подходящего командира. Как удалось мне разведать через друзей и знакомцев, прежде всего через Гая Лелия (мой друг оказался отличным дипломатом), никто не хотел выставлять кандидатуру на командование в Испании. К моим исканиям сенаторы отнеслись с недоумением — меня не отвергли, но и не поддержали, дав понять, что в столь спорном случае мне стоит обратиться напрямую к Народному собранию.
Все понимали, что полководец получит для войны солдат куда меньше потребного, а сражаться придется сразу с двумя или даже тремя военачальниками пунийцев разом. Местные племена встанут на нашу сторону только в том случае, если мы начнем побеждать, а если проиграем, они загрызут нас, как стая шакалов набрасывается на тяжело раненного льва. Задача была куда сложнее, чем здесь, в Италии. За Ибером у нас поначалу не будет союзников, и подкрепления тоже неоткуда будет взять, там нет родных, там только те, кто выжидает, чтобы ударить исподтишка. Земля там богата серебром, но бедна припасами, местные племена непокорны и воинственны. Большую армию там не прокормить, а малая не в силах удержать в повиновении дикий край.
Пример Клавдия Нерона, которому пришлось сидеть на берегу Ибера, лишь теряя своих людей, но не мешая пунийцам обделывать свои дела (и это считалось почти успехом!), охладил многие горячие головы. Так что в день выборов, как я и полагал, желающих получить назначение в Испанию не нашлось: благоразумны полагали, что ехать туда — либо просто потерять год, отбиваясь от врага, либо бесславно сложить голову, угодив в очередную ловушку. Угрюмое молчание повисло над Комициями. Собравшиеся боялись смотреть друг на друга и разглядывали в основном свои башмаки, почти у всех, кстати, изрядно поношенные. Каждый считал, что там, где проиграл Публий Сципион, выиграть уже не сможет никто. Наверное, они были правы. С одной лишь поправкой — там, где потерпел поражение Публий Сципион, только Публий Сципион и сможет победить.
Так что, поглядев по сторонам и обнаружив, что никто не рвется предлагать себя на опасную должность, я улыбнулся про себя, поднялся на трибунал и заявил, что прошу у Народного собрания проконсульскую власть и готов привести нашу армию к победе в Испании.
— Парень, а ты не слишком молод-то? Детей не назначают в проконсулы командовать армией! — крикнул мне какой-то человек лет сорока — и ткнул в мою сторону культей — правая рука у него было обрублена на уровне запястья — верно, он потерял ее вместе с мечом. Культя хранила безобразные следы ожогов — только так можно было остановить поток крови.
— Боги сказали мне, что я приведу Рим к победе, — ответил я калеке.
— А мне боги ничего такого не сообщили, — отозвался наглец.
— Так ты, видно, туговат на ухо, — ответил вдруг кто-то стоящий рядом с наглецом.
Это был Гай Лелий. Я едва заметно кивнул ему, благодаря за подмогу. Как в битве при Каннах, я вез его на коне, а он заслонял нас обоих щитом. И как всегда, Лелий не требовал за помощь никакой награды. Он просто считал, что боги вручили ему щит, чтобы оборонять меня. И он нёс его так всю свою жизнь. Во всяком случае, ту ее часть, пока мы были вместе.
— Это всего лишь юношеская похвальба, — заметил Фабий.
Этот человек возвел свою осмотрительность в абсолют и пользовался тем, что все попытки отступить от его тактики пока что заканчивались провалом.
— Я уступлю это место любому, кто превосходит меня годами и заслугами, — парировал я, будучи уверен, что сейчас в Комициях ни один человек не желает командовать армией в Иберии. — Наши отцы и старшие братья пали на поле под Каннами, пришел черед молодых спасать Город.
Как ни странно, я почти без труда получил эту должность — однако и армию мне снарядили из того, что осталось от нужд наших консулов — я получил 25 тысяч пехоты и тысячу конницы, — с такими силами войну не выигрывают.
Спустя несколько лет стали ходить слухи (не без участия Фабиев, полагаю), будто бы сенаторы сговорились отдать мне испанское назначение и потому никто более не выставил кандидатуры на выборах. Меня разбирает смех, когда я слышу подобные рассказы — большинство в сенате всегда не любило наш род (а были и такие, кто открыто ненавидел). И если уж они могли о чем-то сговориться, то лишь о том, чтобы отправить меня на верную смерть. Однако это было глупо — губить со мной еще целую армию, пускай и не слишком большую. В те годы каждая центурия пехотинцев была на вес золота, не говоря о коннице, и я, принимая командование, очень хорошо это понимал. Так что они просто покорились Судьбе, не препятствуя моему избранию, но и не поощряя мою дерзость, втайне надеясь, что обстоятельства заставят меня действовать примерно так же, как это делал Клавдий Нерон весь прошедший год.
Но я не жаловался, большего Город и не мог дать для этой, как всем казалось, не самой важной экспедиции. Так что я стал собираться в путь. Лето кончалось, и в Испанию мы должны были прибыть только осенью — не самая лучшая пора для начала кампании. Воевать придется уже весной. Зато у меня будет время подготовить мои легионы к летней кампании. Гая Лелия я назначил командовать нашим флотом — 30 кораблей, на которые я погрузил своих солдат, и в самом конце лета
[61] моя флотилия вышла из устья Тибра и взяла курс к испанским берегам. Со мной на войну отбывал мой брат Луций.
Несколько жарких ночей подряд перед отъездом я провел в объятиях Эмилии. Предстоящая разлука всегда усиливала нашу страсть. К тому же мой старший сын Публий рос бледным худеньким мальчиком, малоподвижным, занятым игрой во дворе с деревянными лошадками, вдали от других детей, беготни и драк. Если он падал, то начинал истерически плакать, служанки гладили его по голове, дули на жалкую ссадину, а я не мог представить малыша возмужавшим во главе наших легионов или на рострах, говорящим с бурлящей толпой. Мне нужен был другой наследник, и я надеялся, что супруга подарит мне его, пока я буду сражаться в Испании.
