* * *
Я наблюдал за происходящим, заняв место на возвышенности, отдавал приказы, но сам не кидался с мечом в гущу сражения — лишить армию полководца, как это сделал мой безрассудный тесть, в такой ситуации было бы чрезвычайно глупо. К тому же я хорошо помнил, как был смертельно ранен Аппий в подобной ситуации, когда отбивался от вылазки капуанцев. Так что я постарался как можно тщательнее позаботиться о своей безопасности — три щитоносца прикрывали меня со всех сторон, дабы уберечь от случайного снаряда.
Видя, что взобраться на стену не удается, я приказал трубить отбой.
Итак, уставшие вышли из боя, солдаты резерва взяли все лестницы, какие были, и снова двинулись на штурм. Несколько легионеров, построившись черепахой, сумели добраться до восточных ворот и принялись рубить их топорами, казалось, не замечая, что защитники сбрасывают на них камни и бревна, пытаясь разбить щиты.
А тем временем пятьсот отборных воинов с лестницами на берегу лагуны ждали часа, когда набравший силу северный ветер сделает свое дело. Наконец воды с ревом устремились через узкий пролив к морю, и тогда мои солдаты двинулись через обмелевшую лагуну к стенам. Вскоре мои пятьсот смельчаков добрались до стены. Нам повезло вдвойне — и то, что лагуна обмелела под напором ветра, и то, что немногие караульные, стоявшие здесь обычно, позабыв обо всем, умчались на помощь своим отбивать штурм. Так что стену никто не охранял вообще, ни единого человека, чтобы призвать на помощь горожан. Как и говорил старик, с этой стороны стены были куца ниже. Мои солдаты приставили лестницы и без всяких помех взобрались наверх. Никто из защитников ничего не видел и не слышал — да и как можно было услышать что-то, когда грохот и крики у ворот отвлекали всех. На стене мои воины оказались около полудня
[63].
Взобравшись наверх, мои солдаты кинулись по стене бежать к воротам, сбрасывая по дороге ополченцев из горожан, что попадались у них на пути. Никто не успевал даже понять, откуда взялись в этой стороне римляне, не то что оказать сопротивление. Наконец, добравшись до ворот и спустившись вниз, солдаты отворили засовы. Тут же многие горожане попросту удрали, справедливо решив, что город не удержать. Тех же, кто остался, быстро перебили. Не прошло и часа, как мы захватили все стены, а следом и восточный холм.
Видя, что взобраться на стену не удается, я приказал трубить отбой.
Итак, уставшие вышли из боя, солдаты резерва взяли все лестницы, какие были, и снова двинулись на штурм. Несколько легионеров, построившись черепахой, сумели добраться до восточных ворот и принялись рубить их топорами, казалось, не замечая, что защитники сбрасывают на них камни и бревна, пытаясь разбить щиты.
А тем временем пятьсот отборных воинов с лестницами на берегу лагуны ждали часа, когда набравший силу северный ветер сделает свое дело. Наконец воды с ревом устремились через узкий пролив к морю, и тогда мои солдаты двинулись через обмелевшую лагуну к стенам. Вскоре мои пятьсот смельчаков добрались до стены. Нам повезло вдвойне — и то, что лагуна обмелела под напором ветра, и то, что немногие караульные, стоявшие здесь обычно, позабыв обо всем, умчались на помощь своим отбивать штурм. Так что стену никто не охранял вообще, ни единого человека, чтобы призвать на помощь горожан. Как и говорил старик, с этой стороны стены были куда ниже. Мои солдаты приставили лестницы и без всяких помех взобрались наверх. Никто из защитников ничего не видел и не слышал — да и как можно было услышать что-то, когда грохот и крики у ворот отвлекали всех. На стене мои воины оказались около полудня
[64].
Взобравшись наверх, мои солдаты кинулись по стене бежать к воротам, сбрасывая по дороге ополченцев из горожан, что попадались у них на пути. Никто не успевал даже понять, откуда взялись в этой стороне римляне, не то что оказать сопротивление. Наконец, добравшись до ворот и спустившись вниз, солдаты отворили засовы. Тут же многие горожане попросту удрали, справедливо решив, что город не удержать. Тех же, кто остался, быстро перебили. Не прошло и часа, как мы захватили все стены, а следом и восточный холм.
Взяв тысячу человек из лагеря, я двинулся к распахнутым воротам. Мой путь лежал к западному холму, где стояла крепость и где укрылся Магон с остатками гарнизона
[65].
Едва город был захвачен, мои солдаты получили приказ очистить улицы — каждого мужчину, что оказался вне дома, убивали. Испанский Карфаген был многолюден, многие в панике еще бежали со стен и не успели укрыться в домах, так что пока я шагал к крепости, со всех сторон неслись крики ужаса, визг, мольбы о пощаде. Мне чудилось, что я слышу детские и женские голоса, но вмешаться уже не мог, а только мог двигаться как можно быстрее, и я велел моим воинам перейти на бег и сам бежал впереди отряда.
Магон, наблюдая с высоты стен за ужасом, что творится в городе, понимал, что Новый Карфаген обречен, но не в его силах было что-то изменить. Едва я подошел (вернее, подбежал) к воротам цитадели, они отворились, и гарнизон сдался.
Я немедленно приказал играть отбой. Резня прекратилась, едва прозвучал звук трубы, и начался грабеж. Первым делом я направил центуриона с отрядом найти в городе место, где держат заложников — жен и детей местных вождей, — и взять этот дом под охрану. Если с кого-то из этих людей упадет хоть волос, то охранникам не поздоровится, заверил я. Расчет был прост: обойтись с пленниками как можно ласковее и в обмен на клятву верности отпустить заложников по домам, тем самым купив любовь и преданность местных царьков.
Новый Карфаген был богат. Большинство моих солдат никогда не видели подобных сокровищ — золото, серебро. Кто из них держал в денежном сундуке хотя бы пару драгоценных кубков? Да и сундуков у многих не было, а имелся только какой-нибудь деревянный ларец с десятком ассов и серебряным колечком, доставшимся в наследство от матери. Они ели из глиняной посуды, а пили разве что из бронзы. Теперь у них в рука; оказался богатейший город, выросший на перекрестьях торго вых путей, сокровищница Баркидов, где хранилась дань с серебряных рудников. Все захваченное до самой темноты сносилось на площадь. Ткани, посуда, сундуки из ливанского кедра, украшенные причудливой резьбой и бронзовыми накладками. Бронзовые подставки для светильников и сами светильники, ожерелья, диадемы и шкатулки, кухонная утварь, ножи и кинжалы, всякий инструмент, все-все хоть сколько-нибудь ценное, так что порой в домах оставались голые стены. Кто-то притащил искусно сделанные скамьи, другой — одноногий столик. Неведомо откуда доставили кучу футляров с книгами. Один догадливый невежда тут же принялся вытаскивать из свитков скалки, выточенные из слоновой кости, но военный трибун прогнал его — спешить за новыми сокровищами и не портить прежние. Людей охватывал неистовый азарт, кто-то приволок какие-то уже совершенно жалкие лохмотья, на которые мог польститься разве что раб. Другой — детскую колыбель. Несли туники, плащи, одеяла. Грабеж длился до темноты, после чего я приказал выставить караулы, а сам лично отвел солдат в лагерь — дабы ночью внезапно не возобновилась резня, как это часто бывает в захваченном городе.
