У легатов в лагере хватило ума как можно скорее отойти и занять новые позиции, чтобы не вступать в бой с Ганнибалом, лишившись командиров. Так долгожданная победа вновь была отсрочена на годы.
Новая армия Гасдрубала, объявившись в Италии, могла наделать множество бед, сумей соединиться два брата Баркида. К счастью для Рима — да и для меня тоже, — консулы следующего года Гай Клавдий Нерон и Марк Ливий Салинатор
[71] не позволили этому бедствию случиться. Тайком Клавдий перебросил семь тысяч бойцов на помощь второму консулу, применив тот же прием, к которому прибег когда-то Семпроний Лонг, — распустил свои когорты и назначил им место сбора. Ганнибал и не заподозрил, что из стоявшей против него консульской армии исчезли консул и семитысячный отряд отборной пехоты.
Клавдий рисковал, но смертельный трюк оправдался: консулы, соединившись, разбили испанскую армию пунийцев на реке Метавр, а сам Гасдрубал пал в той битве. Клавдий Нерон приказал отрубить мертвому полководцу голову, отвезти на юг и перебросить через ограду лагеря Ганнибала.
Знаю, знаю, что за этот мой просчет, позволивший Гасдрубалу ускользнуть, многие готовы были обзывать меня безрассудным мальчишкой, а Клавдия Нерона превозносить до небес. Были такие, что заявляли, будто Клавдию римский народ обязан своим спасением. Что ж, пусть хвалят победителя при Метавре — он достоин добрых слов и за предусмотрительность свою, и за отвагу, и за то, что не позволил усилиться Ганнибалу.
* * *
Что касается испанской кампании, то к оставшимся здесь двум армиям присоединилось еще войско Ганнона — Карфаген наконец решил расщедриться и прислал своим полководцам в Испании помощь.
Следующим летом против Ганнона и Магона я направил пропретора Марка Юния Силана с десятитысячным войском, сам же выступил против Гасдрубала, сына Гискона. Но тот решил уклоняться от сражений, всячески задерживать меня и отвлекать (как я понял позже) и распределил свои отряды по городам. После громких успехов — взятия Нового Карфагена и победы при Бекуле наши победы в третье мое испанское лето оказались весьма скромны. Брату Луцию удалось взять крепость Оронгоний, после чего мы отправились на зимовку. Разумеется, в сравнении с Клавдием Нероном и Салинатором, праздновавшим победу при Метавре, мои достижения казались жалкими.
Но уверенность, что главные мои победы впереди, меня ни на миг не оставляла.
Я уже писал о Сагунте, о том, что Ганнибал разорил этот город, многих жителей перебил, выживших поголовно продал в рабство, а в городе поставил гарнизон и свез туда заложников. Благодаря измене одного ловкача, несколько лет назад моему отцу удалось вывести заложников из крепости и отправить по домам. Потом уже в 540 году от основания Города
[72], добившись в Иберии изрядных успехов, отец окружил Сагунт и вынудил гарнизон карфагенян сдаться. Сагунтийцы вернулись назад — те, кто не попал в рабство и сумел спастись бегством. Но таких оказалось немного, кого-то отец мой и дядя отыскали по городам и высвободили пленников, дав освобожденным новые имена, как это принято у римлян. Вольноотпущенники получили наше родовое имя Корнелиев и сделались клиентами нашей семьи. Итак, люди стали возвращаться, потихоньку чинили городские стены, строили заново дома. Я продолжил дело отца: заключая новые союзы в Испании, непременно разыскивал среди рабов жителей Сагунта и как условие договора и нового союза требовал их освобождения. Той зимой я направил часть легионеров ремонтировать стены Сагунта и прорубить колодец в скале.
Когда уже ближе к весне перед новым походом я посетил Сагунт, город больше не выглядел разоренным: дома из камня с белеными стенами смотрелись нарядно, улицы были чисты и замощены плитами, на базарной площади шла бойкая торговля, у подножия холма простирались обработанные поля, а на берегу можно было увидеть рыбацкие лодки и даже пару торговых кораблей, стоявших на якоре. Глава городского совета (я на свой манер называл этот совет сенатом), глубокий старик с совершенно серебряными длинными волосами, с удивительно живыми черными глазами кинулся целовать мне руки. Совсем недавно два его сына вернулись под отеческий кров, а третьему, самому старшему, что погиб во время штурма города Ганнибалом, поставлен был за воротами города кенотаф, ибо могилы его конечно же найти было невозможно. В тот миг пришла мне в голову внезапная мысль: именно этот заново отстроенный богатеющий город и должен стать символом римской ойкумены, а не широкое поле, заваленное изувеченными трупами врагов.
Я вспомнил, что в тот год, когда мы объявили Карфагену войну, в Риме говорили, что все жители Сагунта перебиты поголовно. Это было далеко не так. Вернее, совсем не так. Говоря о полном истреблении союзного города, легче было принять решение схватиться с Ганнибалом. Никому не сказали, что на самом деле большинство оказалось в рабстве. Но я не знаю, что хуже — погибнуть в схватке или пробыть долгие годы в неволе. Думаю, рабское ярмо хуже смерти. Во всяком случае, для меня.
Я взял со старика слово отправиться со мной в Рим после окончательной победы в Испании и вернулся в лагерь — готовиться к новой кампании.
* * *
В следующий год
[73] звезда моя засияла вновь во всю силу. Карфагенский сенат, поставленный перед выбором: удержать Испанию или помогать Ганнибалу, который сидел со своей армией в Бруттии, выбрал Испанию и бросил сюда все свои средства и силы, оставив Ганнибала без помощи. Гасдрубал, сын Гискона и Магон Баркид объединились, чтобы покончить со мною и с римскими силами в Испании раз и навсегда. Помощь Карфагена была так щедра, что им удалось собрать пятьдесят четыре тысячи человек — я же мог выставить на десять тысяч меньше, к тому же чуть ли не половину моего войска составляли иберы.
Но не число легионеров или вспомогательных войск теперь решало исход битвы. Я отказался следовать заведенным правилам, как правильно строить легионы, куда ставить союзников и конницу. Для каждой битвы отныне у меня рождался новый план. И этот план враги мои никогда не могли предугадать.
Местные разведчики доносили мне о передвижениях пунийцев, так что я знал, кто из них и где находится и куда направляется. Вначале Гискон двинулся из Гадеса
[74] на север и встал лагерем при Илипе на реке Бетис
[75]. Здесь все карфагенские силы соединились. Я не мог помешать этому, да и не в моих планах было это делать. Я знал, что настало время большой битвы.
Несколько дней я придумывал, как заставить противника действовать по моим правилам.
За палаткой разровнял участок земли и засыпал свежим песком. Как архитектор рисует свои чертежи, прежде чем построить дом или базилику, я линиями отмечал здесь расположение войск. Вот стоят пунийцы, и в центре у них тяжелая пехота — они ожидают, что мы ударим легионами как раз сюда, как под Каннами. Пойдем вперед, увязнем, окажемся в окружении. Часами я ломал голову, как изменить заведенный порядок. Вновь и вновь видел в воображении манипулы, значки, орущих центурионов, раз за разом отправлял их в бой и всякий раз проигрывал и затирал ногой нарисованные на песке квадраты — это гибли мои легионы, угодив в очередную ловушку.
