Иногда мне казалось, что голова моя закипит как самоварный сосуд. Воображаемые битвы сменяли друг друга… Воображаемая битва! Я уставился на песок, и начерченные палкой квадратики обрели наконец тот порядок, который дал мне возможность победить. Пускай пуны воображают, что я стану биться так, как всегда сражаются римляне: будто римляне бросят в бой свои легионы в центре. Так было всегда. Но не в новой битве.
Теперь в центре у меня окажутся иберы, как галлы у Ганнибала в битве при Каннах. А легионы я направлю на фланги.
Чтобы противник не понял моего маневра, я брошу первым делом на противника конницу с флангов, чтобы отвлечь внимание и занять полководцев. А потом… да, потом легионы двумя колоннами двинутся вперед, перестроятся, растянутся на флангах и ударят на пунийцев. В то время как мои союзники-иберы в центре будут медлить и не давать пехоте Гисконида уйти со своих позиций.
Вся сложность была в одном — как перестроить легионы так, чтобы они смогли ударить с флангов. Никогда из них никто не совершал таких маневров. Как заставить Гисконида поверить, что я собираюсь устроить обычную римскую битву и сломя голову мчусь в любимую пунийскую ловушку. Но при этом в центре у меня встанут не легионы, а союзники, тогда по флангам на пунийцев ударят мои лучшие солдаты.
* * *
В первый раз Гисконид вывел из лагеря и выстроил свою армию ближе к вечеру. Я тут же вывел свои силы и построил их по римскому стандарту так, как мы строились всегда — в центре легионы, союзники — наши крылья. Я ничем не рисковал — уже темнело, начинать битву в этот день никто из нас не собирался. Мы так и простояли, пока не догорел закат, и разошлись по лагерям стряпать ужин и готовиться к завтрашнему дню. Я обожаю поспать допоздна и в то утро позволил себя поваляться в постели. Порой приятно использовать свои слабости как оружие победы. Уже за полдень мы снова вышли из лагеря, и снова наши легионы стояли в центре. Однако я не начинал атаку, а Гискониду было нужно, чтобы я первым ударил на его центр. Но я приказал всем стоять на месте и не двигаться с места без сигнала. Вот где пригодились наши тренировки, наша слаженность и четкое выполнение команд. Никто не поддался на робкие попытки пунийцев выманить нас на битву. Впрочем, Гисконид тоже понимал, что затевать сражение в тот день уже поздно.
Я тут всюду пишу «Гисконид», укорачивая фразы, на самом деле это был Гасдрубал, сын Гискона, но опасаюсь, что читатель запутается в этих одинаковых именах пунов. Пусть будет так…
И вот на третий день все изменилось. В то утро я устроил все иначе — мои люди поднялись очень рано (я — прежде других), позавтракали и вышли из лагеря. Карфагеняне, поднявшись куда позже, не успели поесть и теперь строились наспех, чтобы не быть захваченными внезапной атакой. Гисконид не заметил, что мои порядки поменялись, и всё теперь не так, как накануне. Удивительная вещь — в битве при Требии несведенный легионерами завтрак стоил нам победы. В этот раз голодные пунийцы обречены были проиграть. Может быть, написать трактат, как важно вовремя позавтракать, дабы не утратить силы в самом разгаре схватки? Нет, я уже не успею ничего составить, кроме этих записок… Жизнь коротка. Невероятно коротка.
Итак, продолжаю.
Легионеры встали на фланги, а союзники наши выстроились в центре. И когда дошел черед до атаки, я и Гай Лелий повели тяжелую пехоту вперед двумя колоннами, затем легионеры развернулись, и в результате мои обученные ветераны ударили по наскоро слепленным слабым частям карфагенян, охватив противника с флангов. А в это время лучшая ливийская пехота противника стояла в центре, бездействуя и теряя силы от этого бессмысленного стояния — как когда-то наши легионеры на Каннском поле теснились, буквально вминаясь друг в друга, от давки и жары не в силах дышать, понимая, что скоро умрут.
Не сразу мы смяли фланги противника и отбросили карфагенян к лагерю. Победа досталась мне не так легко, как ныне принято рассказывать: мы бились до полудня и несли потери, и все же мы победили, хотя и не взяли в тот день вражеский лагерь. Успех был полный — бежавшие с поля карфагеняне оставили лагерь ночью, но после ловкого маневра Гасдрубала при Бекуле я был начеку, мои караульные подали сигнал, завидев выходящих из лагеря пунийцев. Наши тут же кинулись в погоню и перебили почти всех. Впрочем, полководцы ускользнули: Магон и Гасдрубал, сын Гискона, бежали морем в Гадес и заперлись там, но и это последнее гнездовье пунийцев на испанской земле они вскоре утратили.
Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что я придумал слишком сложные маневры, что то же самое можно было сделать проще и надежнее, но это пишу я уже после Замы, после того, как я сумел перестроить своих солдат прямо на глазах у Ганнибала.
После победы при Илипе я произнес фразу, которую придумал в ночь, когда пунийцы бежали из своего лагеря и почти все погибли: «До сих пор карфагеняне воевали против римлян, теперь Судьба дозволяет римлянам идти войной против карфагенян».
Сложноватая фраза, чтобы ее повторять на площадях. Толпа любит твердить что-нибудь из трех-четырех слов. Но как рассказать о победе в трех словах?
* * *
Итак, у меня были развязаны руки, Карфаген из Испании не грозил больше Риму, и я, казалось бы, мог возвращаться в Италию и просить новое назначение. Но нет. Прежде нужно было сделать еще одну важную вещь. Чтобы одолеть Ганнибала (а я собирался это сделать), мне необходима была конница, а взять ее можно было только у Ганнибала — вернее, у его союзников, прежде всего у нумидийского царя Сифака.
Много лет мощь Рима заключалась в легионах, нашей тяжелой пехоте нигде в ойкумене не было равной. Кавалерия являлась помощницей, она прикрывала фланги, и не было еще создано стратегем, где бы кавалерия решала исход битвы. Отправляться в бой без кавалерии было, по меньшей мере, глупо, но наши римские полководцы делали упор на легионы, поэтому кавалерию брали ту, что имелась под рукой. Сейчас же под рукой у нас конницы считай, что не было. Канны научили меня многому, в том числе и тому, что кавалерия может решить исход битвы — именно африканские всадники ударили нам в тыл, тогда как ливийская пехота лишь сковывала спрессованные в плотный комок легионы.
Ну вот, я снова вернулся к Каннам — не отпускает меня тот день и никогда не отпустит, до самого смертного часа.
В Испании против нас действовал небольшой отряд под командованием нумидийского царевича Масиниссы. Я вел с ним переговоры, но пока с переменным успехом. Он то соглашался стать моим союзником, то вновь нападал на наши обозы и фуражиров, не в силах устоять перед искушением завладеть легкой добычей. Переманить Масиниссу было бы не так сложно, но он мог предоставить мне сотню-другую всадников, и только. Он сам был изгоем, лишенным владений успешным соперником, а именно царем Сифаком. Этот царь варваров, уже немолодой, очень тщеславный, необыкновенно жадный до власти, сумел подчинить себе всю Нумидию. Только у него мог я найти конницу, которая была мне так необходима. Так что, не прекращая контактов с Масиниссой, надо было делать ставку на Сифака.
Пока в Риме читали победные реляции о моих победах при Илипе, я решил договориться в Африке о союзе с нумидийцами, побудить Сифака стать союзником Рима. Первым делом я направил Гая Лелия с посольством к нумидийскому царьку. Гай всегда был отличным переговорщиком, рассудительным, в меру любезным, в меру неуступчивым, в меру искренним, в меру хитрым. Наверное, у царя Аида он смог бы выторговать куда лучшие условия, нежели это сделал Орфей, вымаливая Эвридику.
