— А почему бы тебе не позвать ее сюда и жениться? — спросил я.
Парень отрицательно покачал головой:
— Дороги слишком опасны, к тому же они бедны, чтобы тратиться на такую поездку.
— Они могут примкнуть к большому обозу. Хочешь, я сам напишу отцу твоей девушки?
— Нет, нет, ей нечего здесь делать, — еще более энергично стал упираться незадачливый жених.
После битвы при Заме, после победы и после того, как я устроил раздачи своим воинам, этот парень так и не поехал домой, а спустил в кабаках все до последнего асса.
Я не знаю, что сталось с его невестой — умерла ли она в безбрачии или вышла замуж за какого-нибудь отпущенника, но жениха своего она так и не дождалась.
* * *
Следующие месяцы прошли в хлопотах: я велел вытащить на берег новые корабли, на которых мы прибыли на Сицилию, — наскоро построенные из сырого леса, они нуждались в основательной просушке. Старые корабли, которые удалось найти на острове, ремонтировали и готовили к походу: мне предстояло переправить в Африку не только армию, но и запасы пищи и фуража на много дней вперед.
У меня не было припасов для большой армии, как и не было денег, чтобы их закупить. Так что недостачу пришлось восполнять сицилийцам. Я расквартировал по городам своих солдат, чтобы кормиться за счет местного населения и не тратить привезенного с собой зерна, оно должно было пригодиться мне в экспедиции. Каждый день и даже каждый час занятий моих солдат был расписан — как когда-то в Новом Карфагене, я чередовал тренировки с трудами по подготовке похода и отдыхом.
Квестором ко мне назначен был Марк Порций Катон, и с Сицилии началась наша с ним непримиримая вражда.
Здесь, на острове изобилия, на какое-то время охватила меня странная расслабленность — мне нравилось, проведя первую половину дня в трудах, затевать с друзьями состязания в палестре или устраивать вечерами симпозиумы на греческий манер — вести споры за чашей вина. В день, когда моим солдатам полагался отдых, я сам вместе с Лелием отправлялся в театр.
Каждый раз Катон корчил неодобрительную мину, видя меня дома в греческой одежде и открытых (кстати, очень удобных) греческих сандалиях. Отправляясь в город, я порой выходил все в той же домашней одежде, не брал с собой ликторов, и за мной следовали сыновья Тита Кария — быстрые ловкие парни, ставшие моими телохранителями. Каждый из них мог меня защитить в случае нападения куда лучше, нежели стадо надутых ликторов. Готовя экспедицию, я решил не тратить время на устройство ненужных процессий, которые только привлекут внимание и отнимут драгоценное время.
Греческие книги на моем столе казались Катону почти что святотатством. Но более всего поражен он был, когда, зайдя в гимнасий в моем доме, обнаружил меня, Гая Лелия и Племи-ния упражнявшимися в борьбе. И хотя мы были в набедренных повязках, а не полностью обнажены, как обычно поступают греки в своих гимнасиях, наши занятия атлетическими упражнениями произвели на него просто убийственное впечатление. Несколько мгновений Катон стоял недвижно, выпучив глаза, а когда Лелий подошел к нему и протянул кувшин с маслом, предлагая натереться и присоединиться к нам, он удалился с проклятиями, так и не сказав, по какому делу явился.
Та зима на Сицилии была одна из самых счастливых в моей жизни. Я предвкушал грядущие победы, строил планы. И хотя Судьба не обманула меня и всё сбылось, в воспоминаниях я почему-то чаще обращаюсь к тем зимним вечерам на Сицилии, когда, расположившись за столом, мы с Гаем Лелием и Луцием вели беседы о грядущем, попивая вино.
Моя главная победа, мой триумф и моя слава были еще впереди.
Глава 3
ЛОКРЫ
Утром я чувствовал себя почти сносно, выпил настойку и даже съел немного хлеба и сыра.
Я сидел в таблинии, раздумывая, с чего начать записи этого дня, как занавеска дернулась, и в щель просунулась голова Диодокла.
— Похоже, к нам кто-то едет, доминус, — пробормотал он извинительно.
Я покачал головой. О, как видно, прощальная церемония затянулась. Сначала моя Эмилия с девочками, потом Гракх. Их сменил Гай Лелий. Кто же теперь? Брат мой или мои сыновья?
Я велел принести тогу и красные сенаторские башмаки, оделся (вернее, меня одели), как подобает по рангу, и я вышел в атрий встречать гостя. Я намеренно уселся на скамью так, чтобы оставаться в тени и чтобы поток света, льющийся через отверстие в потолке, отделял меня, подобно прозрачному занавесу, от гостя.
Я сидел, опустив взгляд, и прислушивался к тяжелым шагам по каменным плиткам. Человек подошел и остановился. Я поднял голову. Предо мною стоял Катон.
Я так опешил, что не вымолвил ни слова.
Уж его-то я точно не ждал в гости. Человек этот выбрал меня в качестве жертвенного быка, дабы заполучить должность цензора, к которой он с такой страстью стремился. Он преследовал меня, травил, унижал. Чем еще он может мне досадить? Вычеркнуть из списка сената? Уж это конечно же слишком даже для него. А впрочем, какое мне дело до его фокусов? Вскоре мне станет уже совершенно все равно, что придумает этот борец за нравственность и обычаи предков.
— Будь здрав, Сципион Африканский! — он будто выкрикнул на поле команду.
— Будь здрав, Катон, — отвечал я тихо.
— Известно ли тебе, что Ганнибал умер?
— Мне донесли.
— Казнить его надо было давно. Не знаю, зачем ты его пощадил. — Он подошел и уселся на скамью напротив.
Я разглядывал его — он был полон сил и здоровья. Сделался еще шире в плечах, дороднее, увереннее (хотя куда уж больше). В рыжих волосах мелькала седина. Я никогда не считал его примитивным или бездарным. Судьба наделила его способностями и энергией — этого нельзя отрицать. Мне кажется, все дело в его происхождении: будучи новым человеком, он мучительно тяготился своим безродным плебейством, в отличие от того же Лелия. К должностям его продвигал аристократ Флакк, сосед по имению и покровитель-патриций, но этот патронат оскорблял честолюбивого плебея, и он всеми силами пытался доказать, что не только ровня аристократам, но и превосходит всех добродетелями.
— Знаю, что не зван, но я тут проездом, на обед не останусь, — предупредил он, давая понять, что не ищет ни дружбы, ни внимания.
— Зачем ты… — хотел сказать «приехал», но тошнота подкатила к горлу, и я принялся облизывать губы, пытаясь перебороть проклятые спазмы.
Он понял эту полуфразу — глупцом никогда не был, надо сказать.
— Напиши послание сенату, потребуй новой войны с Карфагеном и разрушения мерзкого города. — Его слова звучали как приказ.
Катон приказывает Сципиону? А если я не подчинюсь, что тогда?
— Зачем?
— Карфаген должен быть разрушен!
— Ты так уверен?
— Вполне. Они вновь богатеют и входят в силу.
