Затем я должен был обеспечить свою армию кораблями и припасами — и тут недостатка не должно было быть ни в чем.
Чем ближе становился день, назначенный для отплытия нашей эскадры, тем больше наваливалось неотложных дел. Теперь от рассвета и до заката я был весь в трудах, решал, сколько кораблей понадобится — грузовых и военных, сколько и каких припасов надобно с собой брать. Главное — чтобы хватило воды для людей и животных. Я велел искать по всей Сицилии корабли и приводить их в Лилибей. Сюда же направлялись все войска, которые я мог собрать для Африканского похода.
* * *
Эти дни были богаты на встречи. Торговцы, что пытались продать мне негодный товар, поиск боевых и вьючных лошадей, — их опять не хватало. Какие-то подозрительные личности с обрезанными мочками
[90], утверждавшие, что они римские граждане, пытавшиеся пробиться в легион. Ничто не сравнится с суетой предпоходной подготовки. Военные трибуны сбивались с ног, центурионы теряли голос, выкрикивая команды, запах дыма, смолы, копчений, горелого масла стоял повсюду.
И я не знаю, откуда точно явился этот человек среди наших. Его схватили солдаты и привели ко мне, потому как на форуме Сиракуз он с пеной у рта доказывал, что Ганнибал нес всем беднякам счастье, и те дураки, кто выбрал сторону Рима против Карфагена.
«Пуниец освободил нас от податей, от власти зажравшихся богачей!» — выкрикивал он на площади Ахрадины.
И многие, надо сказать, согласно кивая, ему внимали.
Бродячий философ на улицах греческого города — явление обычное, любой старик с растрепанной бородой и в грязных лохмотьях может собрать с десяток слушателей, рассуждая о природе богов или о пределах добра и зла.
Но хвала в адрес Ганнибала насторожила моих солдат.
Я велел привести схваченного во дворец и поначалу слушал его речи с любопытством — в первый момент меня заинтересовало, как этот человек мог поверить в подобные небылицы. Конечно, в его словах могла быть доля истины, если Ганнибал не собирался хоть как-то обустраивать завоеванные земли и вообще не думал здесь оставаться: в этом случае он мог пообещать беднякам все что угодно, хоть каждому из них по двадцать талантов на душу и десять рабынь-девственниц на каждый фаллос. Но после его ухода эти брошенные на произвол судьбы разоренные города стали бы добычей первого завоевателя, кто сумел бы собрать пару легионов из охочих до грабежа дезертиров. Возможно, они подпали бы под власть Филиппа Македонского, а македонцы не те люди, что освобождают покоренные страны от податей — Греция тому яркий пример. Но прежде вся Италия стала бы добычей мародеров и прочих людских отбросов. А приведи Ганнибал все завоеванные земли под власть Карфагена, то более жадной и немилосердной к союзникам власти, нежели карфагенская, трудно было сыскать. Сенат Карфагена жалел денег снарядить тысячу-другую наемников для своего победоносного полководца, так с какой стати они стали бы освобождать от податей новые земли в далекой Италии, тем более что их армия — армия наемников — требовала куда больше средств, нежели армия Рима. В своих африканских колониях они брали в уплату налога половину дохода, и уж не знаю почему жители Италии и Сицилии верили, что с ними пунийцы поступят снисходительнее. Думаю, они просто не ведали о поборах в Ливии, а милостивый Ганнибал был плодом их мечтаний и нелепых надежд.
Звали этого уличного философа Филоменом, по крови грек, крепко сложенный, но грязный, в лохмотьях, мои солдаты его малость помяли, пока вязали на площади Ахрадины.
Как выяснилось в разговоре, парень прежде жил в Локрах, но бежал оттуда во время буйства Племиния, его самого ограбили, невесту увели в лагерь к солдатам. Ну что ж, он мог придумать себе надежду в виде сияющего образа Ганнибала в белых одеждах. Я спросил, не пробовал ли он искать свою невесту — похищенных женщин солдаты по приказу сенатской комиссии вернули. Он покачал головой:
— Солдатская подстилка мне в жены не потребна.
— Пойдешь гребцом на грузовой корабль?
В ответ парень лишь презрительно фыркнул.
— Вернешься в Локры?
Он фыркнул еще презрительнее.
— Разве в Карфагене власть бедняков стоит над властью богачей? — спросил я.
— Ганнибал так сделает.
— Почему не сделал прежде: для этого не нужно начинать войну.
— Хотел всей ойкумене дать справедливость.
— Убивая и разоряя Италию?
— Мне вас, римляне, не жаль.
— Мне тебя тоже.
Я велел его заковать и поместить под арест. Но ловкач Филомен бежал в ту же ночь из-под стражи, и я не знаю, где и как он окончил свои дни. Более мы не встречались.
Но вот что интересно и вызывает у меня одновременно и недоумение, и досаду — спустя десятилетие мне довелось беседовать с одним философом — он даже составлял какие-то записи и стал меня расспрашивать о войне с Ганнибалом. И вдруг в разговоре — я люблю неспешную беседу, а этот человек говорил весьма здравые и интересные вещи, — он вдруг стал чуть ли не слово в слово повторять слова Филомена из Локр, с жаром доказывая, будто бы Ганнибал хотел отдать власть в городах беднякам, непременно освободил бы всех от уплаты налогов, и на землях Италии воцарился бы золотой век. Не было бы ни богатых, ни бедных, и плодов земли хватало бы живущим в мире с избытком. Потому беднота всегда стояла за Ганнибала, а богачи — за власть Рима, и мы добровольно отказались от великого счастья, которое нес нам Пуниец.
Я выслушал его и долго молчал, прихлебывая вино.
— Тебе нечего ответить? — спросил философ.
Я улыбнулся:
— Ответ прост: богачей нельзя купить пустыми обещаниями, а бедняков — легче легкого. Рабы не прочь отворить врагу городские врата. Но кто сказал, что они получат за эту свободу?
Я говорил это, зная, что не сумею его переубедить, впрочем, как и он меня. Другое меня смутило в тот вечер — я вдруг понял, что многие годы спустя о человеке, что принес на землю Италию столько бедствий, чья армия десятилетиями жгла, убивала и насиловала на наших землях, о нем все равно почему-то будут говорить как о человеке, который нес свободу и богатство беднякам. Лишь за то, что он эту свободы и богатство пообещал, не имея ни сил, ни возможности сдержать слово. И никакие доводы не способны разбить пустую мечту, в которую уверовали тысячи.
* * *
Итак, срок нашей высадки на африканских берегах приближался. Первым делом я отправил Гая Лелия на разведку.
Гай всегда был готов идти туда, куда соваться было особенно опасно. Он ни разу не отказал мне в подобной услуге, подставляя под удары свою грудь, чтобы я смог добиться успеха. Порой я упрекал себя, что слишком рискую своим товарищем, но подходило новое испытание, и Гай снова мчался вперед на разведку.
Вот видишь, Гай, — мысленно обратился я к нему. Я ценю тебя, ценю выше всех!
