Если у нас действительно есть какой-то особый интерес или умение, то это способность постичь личность — несомненно, самый утонченный предмет. Как сказал Вольтер, «легче понять человечество, чем понять одного человека» (или не сказал, или не Вольтер, но пусть будет — красиво же).
Мы — коринфяне, люди эпохи Возрождения, владеющие профессией Чехова и Тургенева, чуткие ученики и свидетели человеческих болезней, так что закрой глаза в святом страхе, парень, ибо мы млеком рая напоены, вкушали медвяные росы
[81].
Зов предков (кролик)
BMJ, 10 июня 1995 г.
В Рождественском выпуске журнала BMJ рассказывали об укусах белок и мышей, но у меня есть история получше.
Недавно ко мне пришел пациент, которого тяпнул кролик. И нет, я вас не разыгрываю. Рана была не просто неглубокой — она едва ли выпирала над кожным покровом. Наложив антисептическую мазь, столь же густую, как сарказм, я строго спросил:
— Ты дразнил его палкой? Или ты засовывал руку в рот и вынимал ее, чтобы впечатлить друзей?
Наши доисторические предки выживали, охотясь на маленьких пушистых зверьков, но теперь крольчатина, какой бы привлекательной она ни была, уже не входит в наш постоянный рацион. Однако, желая казаться серьезнее и просто на всякий случай — вдруг что-то пропустил, — я поискал в Medline данные о травмах из-за кролика.
Мои поиски оказались безрезультатными. По-видимому, кролики не нападут на людей, даже сбившись в стаю, даже если эту стаю вырастили волки и даже если она загнала вас в угол. Как смелый Кортес
[82], я мог только предполагать опасность, исходящую от поразительно вегетарианской диеты кроликов. Какие-то минералы, витамины и клетчатка могли случайно просочиться в царапину, вызвав там феноменально мощный прилив здоровья, которое пациент не в силах был бы поддерживать, учитывая его сидячий образ жизни и меню кафешки.
В тот же день меня вызвали к пациенту с мокрым кашлем. Передо мной предстал молодой человек, который сидел на краю кровати с пультом от телевизора под рукой и имел до неприличия цветущий вид.
Когда я спросил, какого цвета у него мокрота, он указал на отвратительное пятно на полу.
— Посмотрите сами, док, — сказал он, — вот, например, та, что я приготовил заранее (ладно, последнюю фразу я придумал). И он восторженно харкнул, в моем извращенном воображении напомнив мудрого дрозда из стихотворения Роберта Браунинга:
…слушай
Пенье дрозда. Повторяет он дважды
Песню свою, чтобы чувствовал каждый,
Что повторить он способен мгновенье
Первого, вольного вдохновенья
[83].
Тот самый момент
BMJ, 9 августа 1997 г.
В прошлом году мы с друзьями катались на лыжах и познакомились с компанией немцев. Поначалу им с нами нравилось, их сдержанность уравновешивала нашу экстравертность. Однако их отношение постепенно менялось — по мере того, как они осознавали, что встретили вовсе не джойсовских персонажей, как они себе их представляли, а кучку в стельку пьяных шутов.
Существует тонкая грань между любовью и ненавистью, но еще более короткий шаг разделяет развлекающего вас человека и мозгоклюя. Герой может стать ничем в мгновение ока.
Эль Гран Сеньор считался чемпионом, но в тот решающий момент, когда два фарлонга были позади, Пэт Эддери потянулся за хлыстом и… ничего не нашел
[84]. Болтливый пациент, который развлекает вас десять минут кряду, пока вы не поймете, что у него биполярное аффективное расстройство. Пациент, который приходит к вам много раз с неспецифическими общими жалобами, пока вас не бросает в холодный пот от мысли, что у него, вероятно, злокачественная опухоль.
К сожалению, этот момент просветления часто остается незамеченным.
Идея, что непрерывный уход должен осуществлять один врач, — среди самых разумных суждений академической общей практики. Когда я был интерном, команда состояла из консультирующего специалиста; старшего ординатора; ординатора, занимающегося научной работой; семейного врача-ассистента, работающего по скользящему графику; семейного врача-ассистента, работающего не по скользящему графику (эти особенно жалкие); двух других интернов и около шестидесяти дофигаллионов студентов-медиков. И при этом никто ничего не знал о пациентах.
Но есть и темная сторона: порой в близких отношениях любая постепенная трансформация ускользает от внимания, из-за чего можно упустить критический момент. Наше представление о времени слишком грубо. Глядя в зеркало каждый день, мы не замечаем, как стареем. И точно так же, когда мы видим пациента часто, для нас остается незримым все, кроме самых очевидных изменений.
Затем наступает тот неизбежный, выводящий из себя день, когда благословенный напарник, или временный заместитель, или врач-консультант окидывает пациента свежим непредвзятым взглядом и говорит: «Эй, у этого парня классический случай. Как это вы пропустили, что у него гипотиреоз/акромегалия/две головы?»
Ну, такое легко пропустить, самодовольные вы ублюдки, придет и ваше время. Вторая голова начинается с крошечной шишки, классически — на правом плече, где обычно сидит попугай. Через две недели она уже немного больше и медленно, годами, растет, пока вы, как Роберт Браунинг (который позавидовал бы вам, ребята), не проснетесь, чтобы «увидеть, встав с постели, влажные ветки на вязах и кленах в маленьких, клейких листочках зеленых»
[85], и не осознаете: вторая голова вполне себе созрела и нахально с вами треплется.
И на такой случай простых безболезненных средств нет. Топор должен быть острым как скальпель, иначе придется рубить, рубить, рубить, рубить, как будто вы разделываете свинью. А вторая голова все это время будет уворачиваться и юлить, то крича, то ругаясь, то уламывая или забалтывая вас, то пытаясь убедить, что вы отрубаете не ту голову.
Поэтому, если пациент приходит к вам слишком часто, разумно обратиться за вторым мнением как можно раньше.
В медицине две головы определенно лучше, чем одна.
