— Ты глубоко заблуждаешься, Джо, — произнес я, на мгновение смущенный неожиданными познаниями Джо в литературе. — Твое представление о врачах целиком и полностью основано на карикатурном образе сэра Ланселота Спрэтта
[113]. Я признаю, что отдельные представители этой вредной породы все еще существуют в темных углах, обычно обозначаемых словом «почетный». Но, уверяю тебя, все известные мне врачи общей практики трудолюбивы, прилежны и глубоко преданы Национальной службе здравоохранения. Однако с каждым днем испытывают все большее давление из-за возросших ожиданий, сокращения ресурсов и постоянного расширения бюрократии.
— Но тот последний, к которому ты меня послал, — пожаловался Джо, — был не очень любезен.
— Увы, — ответил я. — Быть милым с тобой не входит в его должностные обязанности. Быть милым с тобой — это одно из качеств, которые есть только у меня. Это тяжкое бремя, но оно предопределено судьбой, и я должен нести его в одиночку.
— Он почти не разговаривал со мной, — в голосе Джо зазвучали обида и смущение. — И при осмотре был очень… груб.
— Груб? — поинтересовался я.
— Груб по сравнению с тобой, я имею в виду, — сказал Джо. — Ты очень деликатен, более… чувствителен.
— А, ну да, — согласился я. — Но моя чувствительность к деликатным частям мужской анатомии уже стала легендарной. Селяне в горах слагают обо мне песни.
Я вздрогнул и попытался вытеснить из головы воспоминания о том, как осматривал Джо. Вытеснение — это то, как мы, ирландцы, справляемся с проблемами. А виной всему англичане: до их вторжения мы были похабным, раскованным, распущенным народом, но они оставили нам калечащее наследие викторианской чопорности (особенно в отношении секса).
То, что Джо истолковал как «чувствительность», на самом деле было смесью страха, робости и отвращения. «Боже мой, — подумал я (в окопах нет атеистов). — Ведь мне действительно придется к нему прикоснуться».
Нахлынули воспоминания, и подсознание сдалось в неравной борьбе. Внутри меня кричала от ужаса маленькая девочка.
— Не вернусь к нему. Мне все равно, что он скажет, — сказал Джо. Ослиное упрямство считалось добродетелью среди крепких ирландских йоменов.
— Согласно этой выписке, Джо, — сказал я, — твоя простата похожа на грейпфрут, хотя и без соблазнительного цитрусового аромата. Далее говорится, что тебе нужна операция, которая может значительно облегчить неприятные симптомы.
— И не подумаю возвращаться.
— Ладно, я не могу выкручивать тебе руки. Можешь продолжать дергаться, как сломанный Писающий мальчик, бегая каждую ночь в туалет чаще, чем Роналду забивает за сезон. Это твой выбор.
— Сначала ему придется извиниться, — надулся Джо.
— Тут есть два шанса, слабый и никакой. Слабый заключается в том, что есть частная больница в Гренаде, где по его направлению по дешевке лечат грыжу.
Я действительно хотел, чтобы Джо сделали операцию — отчасти для его собственного благополучия, а отчасти потому, что не желал, чтобы он мучил меня своими ночными недугами следующие несколько миллионов лет.
Настало время пойти ва-банк.
— Врачу все равно, появишься ты или нет, — сказал я. — Для него ты просто еще одно отверстие, одно из тысяч, которые он вынужден осматривать каждую неделю. Но для меня ты гораздо больше. — Тут я сделал паузу. — Ты мой пациент и… друг.
Джо, казалось, немного удивился. Наши отношения раньше были довольно враждебными — по обоюдному согласию.
— Ну, если ты так считаешь, я продолжу, — ответил он.
— Отлично, — и я демонстративно нажал кнопку, чтобы вызвать следующего пациента.
В дверях мой новый друг обернулся.
— Мы с ребятами сегодня идем на рыбалку, не хочешь с нами? — спросил он, осторожно прощупывая границы новоиспеченной дружбы.
— Практически без шансов, — сказал я.
Пытка: светлая сторона (1)
BMJ, 17 ноября 2010 г.
«Она предпочитала робкие прикосновения евнуха тяжелому напору римского императора», — сказал Гиббон в «Закате и падении Римской империи»: метафора государства, скатывающегося от варварской маскулинности к разнеженному упадку.
История ничему нас не учит: недавно МИ-6 признала, что считает пытки незаконными и отвратительными. Теперь я тоскую по золотым дням, когда процветали расизм и необразованность, когда обнародованная в 1252 году папская булла Ad extirpanda разрешила допрашивать еретиков с пристрастием, когда Джордж Буш одобрил пытку водой.
Но несмотря на спокойное отношение Папы Иннокентия и Буша, в либеральных СМИ пытки получают плохую оценку. Сам этот термин уничижителен, и я предпочитаю выражение «бесчеловечное и унижающее достоинство обращение», предложенное Европейским судом по правам человека.
Один из методов, используемых в тюрьме Гуантанамо, заключался в том, что заключенного помещали в ящик с насекомыми, предварительно убедив, что те не кусаются и не ядовиты. Держу пари, террористы тряслись от страха. «Пожалуйста, не бросай меня в терновый куст, Братец Лис», — причитали они. Есть ли более поучительный символ слабости Запада?
Если бы все зависело от Барака Хуссейна Обамы, то, когда террористы нападут, мы бы сидели в кругу, держась за руки, и пели «Кум бай йах». Янки есть чему поучиться у британской армии — эти парни кое-что знают о том, как добиться восторженных признаний.
Джо рассказывал, как во время Смуты, когда в тюрьму сажали только за то, что тебя назвали Шеймусом или Пэдди
[114], его схватили, завязали глаза, подняли на вертолете, а затем вышвырнули. Только приземлившись, он понял, что вертолет оторвался от земли всего на пару метров. Он вывихнул левый мизинец и несколько часов хромал — «еще один мученик за Старую Ирландию»
[115].
— Это была настоящая пытка, — говорил он, и взгляд его был затуманенным. — Возможно, мы и враждовали, но, черт возьми, мы уважали друг друга, и в нашей вражде было больше смысла, чем в любви.
Ученая степень была довольно распространенным явлением среди интернированных. Джо читал английскую литературу и никогда не упускал возможности козырнуть своей ученостью.
— Ты бы признался им в чем угодно, лишь бы увидеть их улыбки. Великие они люди, эти англичане. Но то были трудные времена, — добавил он. — Воспоминания преследуют меня по ночам, в мире больше горя, чем ты можешь себе представить.
