Мне страшно и одиноко. Я дрожу и потею, считая минуты. Меня тошнит, но я пью столько жидкости, сколько могу, чтобы не было сушняка, чтобы притупить симптомы. Многих наркоманов во время ломки рвет фонтаном, но со мной все иначе. Правда, аппетит пропал, и, заставляя себя хоть что-то положить в рот, я не чувствую вкуса. Став наркоманом, я похудел: наркотик и абстинентный синдром убивают аппетит. Я люблю читать, но слишком рассеян, чтобы сосредоточиться. К тому же глаза сильно слезятся, и зрение затуманивается. Я выгляжу так, будто только что рыдал, да и эмоционально настолько неустойчив, что регулярно реву: от жалости к самому себе слезы так и льются. Не жалейте меня — я этого не заслуживаю, я сам о себе поплачу.
Включаю телевизор. Идет комедия, «Джордж из джунглей»
[2], но мне не до смеха. Пытаюсь посмотреть фильм несколько минут, но устаю сидеть. Не могу держать голову прямо, резко заваливаюсь вперед. Нужно встать и походить, пока я совсем не сломался.
Иду прогуляться, чтобы отвлечься и выбросить все это из головы. К тому же движение должно ослабить симптомы, оно поможет израсходовать часть адреналина, бурлящего по всему организму и ищущего выход. Какое-то время он подавлялся из-за активации морфиновых рецепторов, но теперь дамба треснула, и он хлынул мстительным потоком, ища справедливости, желая взять реванш. За преступлением следует наказание. Я смертельно устал и еле переставляю ноги, подволакивая то одну, то другую. Сегодня прекрасный теплый день, на голубом небе сияет солнце, все ходят в футболках и летней одежде, но мне безумно холодно. Малейший ветерок доставляет дискомфорт. На мне громоздкое пальто, хотя в нем я потею. Холодный, ледяной пот струится по телу. Я все равно не могу долго оставаться на улице — вдруг опять начнется понос?
Я отребье. По кромке дороги идет отец, ведет за руки детей. Эта картинка — как удар ножа, как сгусток боли. Почему я не могу быть таким? Просто отцом с обычными интересами, обычными делами. Я же помню, как все было: прогулки, семейные пикники, дни рождения, праздники, Рождество. Воспоминания приходят откуда-то издалека, из давно утраченного мира. Я изгнал счастье, избавился от времени, когда был всем доволен. Нормальный мир окрашен в цвета радуги, а мой — тусклый и серый. Почему я не могу снова стать прежним? Как так вышло, что я потерял себя? Это мое личное хождение по мукам. Я тону, я слишком погружен в собственные страдания, чтобы думать о людях, которым я причиняю боль, — о жене, о детях. Жена называет меня «дьяволом в доме», который все равно возвращается, сколько его ни выгоняй. Наркотик встал между нами, разорвал узы, убил веру в то, что мы пара и семья, что мы будем вместе и сообща справимся с проблемами. Я предал доверие жены. Я снова и снова клялся ей перестать, говорил, что нет, я не веду себя странно, и нет, я не употреблял, и нет, с моим голосом все в порядке, и да, я завязал, и это определенно был последний раз. Но я как все наркоманы. И вы знаете, что я лгу каждый раз, когда шевелю губами.
Я злюсь, когда мою ложь подвергают сомнению, когда жена спрашивает о запачканной кровью салфетке, или хочет посмотреть на мои руки, чтобы проверить, нет ли синяков, или находит потерянную иглу или пустую ампулу. Я придумываю какую-нибудь историю: пытаюсь объяснить, что сегодня сдавал анализ крови или приложился рукой о дверцу машины, а ампула, должно быть, лежит тут уже несколько месяцев. Это звучит глупо даже в тот момент, когда я говорю, но ничего другого я не могу сказать. «А как же дети? — спрашивает она. — Что, если Джек, или Кэти, или Грейси поранятся этой иглой? Как ты себя почувствуешь? Ты что, о них не думаешь?» У меня нет ответа. Я думаю, что мне не все равно, но наркотик всегда на первом месте.
Я постоянно смотрю на часы, пытаясь поторопить время. Двое суток, твержу я себе, всего сорок восемь часов, а потом станет легче, и я буду знать, что худшее позади. Но прошло всего несколько часов, время тянется, даже секунды бесконечны. Я снова ложусь. Затем встаю, сгибаюсь пополам от боли в животе, иду на кухню попить, терплю очередной приступ диареи. Грязный и потный, принимаю ванну и постепенно согреваюсь, но слишком нервничаю из-за того, что лежу долго. Выход из теплой воды действует как шок: я мгновенно замерзаю и быстро-быстро вытираюсь насухо.
Наступает первая ночь. Я боюсь ночи. Темнота была мне другом, но теперь время простирается передо мной, и никакого облегчения, никакого оазиса — только долгий мрак.
Я обещаю себе, что это последний раз. Совершенно точно последний раз. Больше не подвергну себя подобному испытанию. На этот раз я завяжу, обещаю.
Уже десять лет я в завязке, и теперь пишу эти строки и благодарю многих прекрасных людей, помогавших мне. Когда ты борешься за свою жизнь, нужно, чтобы друзья и семья верили в тебя. И я говорю тем, кто все еще на игле: чистая жизнь, что вас ждет, куда богаче нынешней. Вы можете стать лучше.
2. Любовь и секс
До сих пор помню, как впервые надел белый халат и повесил на шею стетоскоп. Немного похоже на первый секс, но тут я не так вспотел и меньше предохранялся, а вот насмешек от тех, кто поопытнее, было больше. Но, как говорится, je ne regrette rien
[3], хороший секс — отлично, но и плохой секс тоже ничего себе.
Рождественский выпуск BMJ («Британского медицинского журнала») всегда отличается оригинальностью, и в тот год редакция попросила семерых уважаемых врачей написать колонки о положительных аспектах семи смертных грехов. По какой-то неведомой причине мне досталась страсть.
Вскоре меня попросили написать раздел о сексе в книге Oxford Companion to the Body («Оксфордский справочник по телу») — и внезапно я прослыл экспертом в области секса. С тех пор избавиться от этой репутации сложновато.
Касабланка
BMJ
[4], 11 августа 2010 г.
Столько забегаловок разбросано по всему миру, в разных городах… Но если достаточно долго смотреть на небо, размышлял я, то рано или поздно в вашем мире воссияет новая прекрасная звезда. Богарту было знакомо это чувство. Стройная и высокая, она была из тех женщин, благодаря которым начинаешь подозревать, что дефицит тестостерона — всего лишь очередная выдумка фармацевтических компаний, а не реальное заболевание.
— Вы просили заключение другого врача о миссис Мерфи, — надула она губы.
— Поехали, — сказал я.
Выезжая из города, я увидел трех отморозков, пристававших к пожилой даме в инвалидном кресле. Я прогнал их, как следует зарядив одному по уху.
— Pour encourager les autres, — пояснил я в лучшей манере Сержа Генсбура
[5].
