Я понял, что это не просто несчастный случай на ферме.
На дороге было много военных, и на КПП меня остановили. Там меня знали, на прошлой неделе после минометного обстрела я уже ездил на базу. Минометные обстрелы были любимым местным развлечением, когда по телевизору не показывали ничего хорошего.
— Похоже, что вы ужасно торопитесь, доктор. Куда направляетесь? — спросил сержант.
— Извините, не могу вам сказать, — ответил я. — Конфиденциальность пациентов, вы понимаете. Если скажу, мне придется вас убить.
Солдаты были напряжены сильнее обычного, и стало очевидно, что произошло что-то серьезное. Однако в зеркале заднего вида они не выглядели подозрительными: просто гнали как обычно, что-то настойчиво кричали в рации и посылали почтовых голубей.
К ферме нужно было ехать по небольшим дорогам, петляющим между холмиками пограничной области. Посреди дороги росли пучки травы — знак, обычно предшествующий переливам банджо. Когда я прибыл на место, все было тихо, если не считать бешеного рычания сторожевой собаки на цепи, но я знал, что за мной наблюдают.
— Слишком тихо, — подумал я, вспоминая вестерны.
Никаких признаков присутствия семьи О’Каллаган. На мой стук никто не ответил, поэтому я вошел без приглашения и в гостиной обнаружил Джеймса О’Коннора, лежащего на диване, а рядом с ним на полу — лужу крови.
Я знался с Джеймсом некоторое время, и он всегда казался прилежным, серьезным молодым человеком. Целый год провел в тюрьме Лонг-Кеш, что по нынешним временам никого не удивило бы. Я понял, что чем тише и осторожнее человек, тем больше вероятность: он в чем-то замешан. Добровольцы редко выдавали себя, слишком много болтая или привлекая к себе внимание. Я слышал, что, находясь в заточении, он получил университетскую степень по английской литературе, что также не удивило меня. Республиканцы известны тем, что использовали свое время по воле Ее Величества для дальнейшего образования.
— Доктор, я думал, вы никогда не придете, — сказал Джеймс. — Кажется, у меня сломана нога.
Он выглядел бледным, как зимнее утро. На нем был грязный шерстяной джемпер, из-под которого виднелись рваные и покрытые темно-красными пятнами джинсы. Я заметил, что из левого бедра у него текла кровь, однако не так сильно, чтобы довести до столь бледного состояния.
— Господи, Джеймс, что с тобой случилось? — спросил я.
— Огнестрельное ранение, док, — сказал он, — помимо прочего.
Я разрезал штанину. На левом бедре оказалась глубокая рана, и, что еще хуже, нога согнулась и искривилась — очевидно, перелом бедра. Давление низкое, пульс учащенный — верные признаки реальной опасности.
— Джеймс, надо немедленно доставить тебя в больницу, — сказал я, — ты теряешь много крови.
Он схватил меня за руку:
— Не здесь, док, вы должны перевезти меня через границу, я не вернусь за решетку, ни за что.
— Джеймс, ты можешь не успеть. Рана не настолько серьезная, как кажется, но у тебя сломана нога и открылось внутреннее кровотечение.
Я начал перевязывать рану, хотя не она была первоочередной проблемой. Из-за перелома кожа на бедре натянулась и вздулась — признак разрыва артерии. Невидимое, но сильное кровотечение грозило смертельным исходом. Нужно срочно стабилизировать кость, восстановить артерию и восполнить кровопотерю.
От входной двери послышался шум.
Джеймс схватил меня за руку:
— Не дай им поймать меня, — прошептал он.
В глубине души я надеялся, что явился военный патруль и моя проблема решится: Джеймса снова арестуют, и я смогу обеспечить ему немедленную медицинскую помощь.
— Скажу им, что ты в кино, — успокоил я. — Лежи тут и не двигайся.
Он слабо рассмеялся:
— Да вы шутник, доктор.
В дверях стоял плотник Энтон О'Каролан, коренастый, средних лет и столь же среднего роста, имевший репутацию человека немногословного и трудолюбивого. Как я догадался, именно он мне звонил.
— Слышал, у вас пострадавший, док, — спокойно сказал он.
— Значит, ты тоже замешан, Энтон, — ответил я. — Еще один тихоня.
— «Тот, кто говорит, не знает, тот, кто знает, молчит». Это Лао-цзы, — произнес он с каменным выражением лица.
Мы вернулись в гостиную.
— Что же делать? Мы можем его перенести? — спросил он.
— Я могу рассказать вам, — пообещал я, — но тогда придется вас убить. Конфиденциальность пациента, вы понимаете.
Он кивнул Джеймсу и получил в ответ слабую улыбку.
— Скажите ему, док, — сказал Джеймс.
— Джеймсу нужно в больницу. Если этого не сделать в ближайшее время, он, вероятно, умрет. После этого для дела он будет бесполезен.
— Что думаешь, Джеймс? — спросил Энтон. — Тебе решать.
— Я туда не вернусь, — ответил тот. — Ни за что и никогда.
— Ну вот, док, — Энтон посмотрел на меня, — все зависит от вас. Придется сделать все, что в ваших силах.
— Моих усилий может оказаться недостаточно, Энтон, — сказал я, пытаясь составить какой-то связный план. — Если он не поедет в больницу здесь, нам придется переправить его через границу и вызвать скорую помощь оттуда. И действовать надо быстро. Подведи фургон к двери и освободи место сзади, а я дам ему обезболивающее и наложу шину на перелом. И нам понадобится помощь, чтобы его перемещать.
— Нет, — сказал Энтон, — никто больше не должен вмешиваться, нет смысла, чтобы поймали кого-то еще, кроме нас троих.
— Вас двоих, — поправил я его.
— Ах да, конечно, только двоих, — согласился он. — Я забыл, что вы не участвовали в вооруженной борьбе.
— У меня своя борьба, Энтон.
Фургон отъехал очень мягко, чтобы не раскачивать пациента. Из-за комбинированного действия обезболивающих препаратов, потери крови и истощения Джеймс погрузился в беспокойный сон.
— Он сбежал прошлой ночью, — объяснил Энтон. — Об этом не сообщали в новостях, но с тех пор за ним усиленно охотятся. За ним шли по следу с Уайткросса, чуть не поймали его возле Туливаллена, где он и был ранен. Я бы рассказал вам больше, но тогда мне придется вас убить.
— Возможно, для него было бы лучше, если бы его поймали, — сказал я.
— Я знаю, что вы не одобряете вооруженную борьбу, доктор, но вы не так долго здесь живете. Вам не приходилось мириться с дискриминацией, преследованиями, с тем, что вас заставляли чувствовать себя второсортным. Вы врач, вас не преследуют на улице, вашу семью не избивают, и каждую пару недель ваш дом не подвергается набегам.
В его словах была доля правоты. Мы, врачи, были лишь свидетелями многих трагедий и несправедливостей, но я слишком разозлился, чтобы извиняться.
— Послушайте, Энтон, я пробыл здесь достаточно долго, видел слишком много молодых жизней, унесенных Смутой, и в этом виноваты ты и твоя вооруженная борьба. «А ты сидел с майорами на базе и гнал глупцов-героев к верной смерти»
[169]. Правда и неправда не входят в мои обязанности, но у нас есть еще одна молодая жизнь, которая сейчас гаснет на заднем сиденье этого фургона, и ее мы могли бы спасти. Ты не лысый и не задыхаешься, но, кроме этого, ничего не меняется.
