Я чувствовала, что силы вот-вот меня покинут. Но не хотела рассказывать Исааку только одну часть. Он заслуживал того, чтобы узнать все. Всю страшную историю.
– Ее нашла я. – В моих ушах слова звучали так, будто их произносил кто-то другой. – Она лежала в нашей ванной. Одна рука на бортике. Повсюду была кровь и… – Голос отказал в тот миг, когда Исаак притянул меня к себе. Он обвил меня обеими руками, и я чувствовала, как они дрожат. Хорошо, когда тебя обнимают. Слезы лились у меня по лицу и капали на футболку Исаака и ему на ключицу. Он прижимал меня к себе, и, хотя мне и так было нечем дышать, я еще крепче обняла его руками за шею. Наверно, мы задушим друг друга еще до конца вечера, но это не важно. Единственное, что имело значение, – это что тяжесть у меня на душе, ледяные когти, которые однажды сомкнулись на моем сердце и с тех пор его не выпускали, впервые немного ослабли. Как узел, который все еще никуда не делся, но больше не душил меня.
Если бы я знала, каково это – довериться кому-нибудь, то, возможно, сделала бы это гораздо раньше.
– Хочешь их увидеть? – прошептала я какое-то время спустя.
– Да, пожалуйста, – хриплым голосом ответил Исаак. Я оторвала руки от его шеи и нащупала свою цепочку, чтобы снять ее через голову. С тихим щелчком открыла медальон. Внутри находились две фотографии. Одна – моих родителей, и вторая – моя и Райли, на которой мы еще совсем маленькие.
– Это мои родители, – сказала я и протянула Исааку цепочку.
Он бережно взял ее и внимательно посмотрел на фото. Мягко улыбнулся.
– Ты похожа на маму.
Я постаралась ответить на его улыбку, но не получилось. Сердце стучало, как сумасшедшее, а ладони похолодели и вспотели. Я не могла поверить, что на самом деле дала Исааку свой медальон – самую ценную и любимую свою вещь.
Взгляд Исаака перемещался с правой стороны к левой. Он повернул фотографию ко мне.
– Сколько вам здесь лет?
Мне пришлось прочистить горло, прежде чем я сумела ответить.
– На этом снимке мне пять. Райли – восемь.
Он задумчиво кивнул и закрыл медальон. Рассмотрел резные края, затем повернул и провел пальцами по выгравированным инициалам моей мамы.
– Э. Д.? – спросил он.
– Эрин Диксон. Этот медальон принадлежал моей маме. – Я откашлялась. – Мое второе имя Эрин. Этого… никто не знает. Я не говорю об этом.
По взгляду Исаака нельзя было ничего понять, когда он чуть наклонился, чтобы вновь надеть цепочку мне на шею.
– Мне очень жаль, Сойер. Очень, – прошептал он. – Я и представить себе не мог.
– Не нужно меня жалеть.
Исаак костяшками пальцев погладил меня по щеке. Лишь сейчас я заметила, что они до сих пор влажные и он вытер мои слезы.
– Даже если ты не хочешь этого слышать, мне жаль. Тебя. Твою сестру. Ни один ребенок не должен проходить через такое, – твердым голосом произнес он. – Если представляю себе, что Ариэль…
У меня перед глазами возникло лицо Ариэль с большими невинными глазами. Я была всего на год старше ее, когда потеряла родителей. Когда заметила, что из-под двери ванной вытекает вода. Когда бросилась в ванную и поскользнулась на плитке. Когда увидела окровавленную руку на краю ванны и медленно, очень медленно поползла к ней на четвереньках.
– Хотелось бы мне все исправить, чтобы с тобой такого не случилось, – тихо сказал Исаак. Его пальцы все еще лежали на моей щеке.
Я плотно сжала губы. Меня трясло, я ощущала слабость, но вместе с тем и странную защищенность. Впервые появился кто-то, на кого я могла опереться. Кто мог снять с меня часть груза. И хотел это сделать.
– Что произошло потом? Где вы с Райли росли? – спросил Исаак, не убирая руку с моего лица. Он пленил меня взглядом, и я была не способна отвернуться.
– После смерти родителей мы переехали к нашей тете Мелиссе, единственной живой родственнице. Они с мамой поругались еще когда-то в юности и с тех пор друг друга ненавидели. Мелисса не хотела, чтобы мы жили у нее, и давала нам почувствовать это каждую минуту, которую мы проводили в ее присутствии. С Райли она вела себя относительно нормально, возможно, из-за того, что сестра была старше меня и с самого начала лучше давала отпор. А на мне она с первой секунды вымещала всю свою досаду и злость. Она превратила мою жизнь в ад, а я даже не знала, что сделала не так. – Я пожала плечами. – Наверно, все потому, что я похожа на маму.
Между бровей у Исаака появилась глубокая складочка.
– Она тебя била?
– Не часто, – сразу ответила я. – Но я даже не это имела в виду.
У Исаака открылся рот, в глазах читалось недоумение.
– А что тогда?
Я сглотнула сухой ком в горле. Сильнее всего хотелось слезть с его колен и создать между нами небольшое расстояние, однако рука, которой он меня обнимал, не позволяла мне сдвинуться ни на миллиметр.
С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, когда мы с Райли собрали вещи и ушли из дома Мелиссы, я старалась вообще не думать об этой злобной, жестокой женщине. Райли научила меня никогда не оглядываться назад, смотреть только вперед. И пускай я всегда так и делала, в этот миг поняла, что будет хорошо, если с помощью Исаака я по крайней мере немного приоткрою темную пелену, которой Мелисса накрыла мое детство и юность.
– Каждый день она давала нам понять, что мы приносили сплошное разочарование. Что мы жили у нее только потому, что ее вынудили, а никто другой больше не захотел нас принять. Что неудивительно, почему наша мать не пожелала остаться с нами.
Пальцы Исаака спустились по моей щеке на шею и к плечу и вернулись обратно.
– Тебе было девять лет. Девять, – прорычал он, гнев в его голосе резко контрастировал с нежными движениями рук.
– Чем старше становилась я, тем хуже – обстановка. Райли в какой-то момент почти перестала появляться дома. Она же на три года старше меня и пробиралась в бары и клубы. Я для этого была еще слишком маленькой. Друзей у меня не было, потому что одноклассникам не разрешали со мной играть. Сначала меня считали девочкой с чокнутыми родителями, потом – девочкой-сиротой, которая наверняка психованная. Так что мне ничего не оставалось, как идти домой. К счастью, Мелисса работала с утра до вечера. Но когда возвращалась, то казалось, будто она весь день только и ждала того, как будет меня изводить. Ее ничего во мне не устраивало. Сегодня я слишком толстая, завтра – слишком тощая. Одежда у меня сначала слишком скромная, потом слишком открытая. Оценки или плохие, или доказательство того, что я ужасная ботаничка. Когда тебе десять, ты жаждешь похвалы. Симпатии. Объятий. Но рано или поздно я прекратила стараться ей угодить. А когда подросла и вошла в переходный возраст, то вдруг превратилась только в одно: вся в мать. Такая же несчастная неудачница, которая ни к чему не придет в этой жизни.
– Черт, – побормотал Исаак, качнув головой.
