Однако же вот лежал Недди, ее вечная скорбь, а исчезала она – горе разъедало ее мозг, длинное тело червя буравило туннель, в который она могла провалиться в любую секунду. Извилистая дыра внутри, вид из которой был безжалостен и непостижим.
Огден был не в силах помочь. И никто другой тоже. Она оставила окно открытым. Она открыла окно.
Глава четвертая
Словно голоса, гудящие в телеграфном проводе, подумала Эви. Вот на что похоже преподавание истории. Можно приложить руку, почувствовать вибрацию, закрыть глаза, наклониться и напрячь слух. Если слушать внимательно, можно уловить голоса из прошлого. Это и есть Время.
Она стояла на углу Уэйверли и Юниверсити-Плейс. Ее обтекали студенты, торопясь на занятия в приземистые здания, обрамлявшие парк Вашингтон-сквер. В балетках и голубом платье без рукавов, подчеркивавшем густую копну ее серебристых волос, фигура профессора Милтон посреди этой суеты притягивала к себе взгляд. «Царственная», – говорили о ней за спиной более молодые коллеги, и Эви знала, что это одновременно и пренебрежение, и знак уважения.
Медиевист по образованию, исследователь жизни женщин, профессор Эвелин Милтон начала карьеру двадцать пять лет назад, опубликовав монографию «Затворница: основная метафора патриархального дискурса от Средневековья до наших дней». В работе утверждалось, что, хотя основанием любой западной иерархии служит молчаливая женщина – понимаемая буквально в случае затворниц тринадцатого века, монахинь, которых замуровывали в кельях на краю аббатства, чтобы они молились до конца жизни, – это молчание было источником могущества и для церкви, и для монахинь. Затворница обладала властью и славой, но одновременно была жертвой. На дворе были девяностые. Переосмысление женского молчания было последним писком моды. Книга принесла исследовательнице награды, работу и в конечном итоге постоянную должность, доставив Эвелин на окраину Манхэттена, на исторический факультет Нью-Йоркского университета.
Но теперь слово «метафора» вызывало у Эви желание бежать куда глаза глядят. А кроме того, какую бы власть ни приписывала затворнице теория, в конечном счете она оставалась женщиной, заживо похоронившей себя в каменном мешке.
Метафора – это для молодых, думала Эви, сходя с тротуара, когда на светофоре загорелся зеленый. В любом случае для тех, кто моложе ее.
Эви открыла двойные застекленные двери исторического факультета, нырнула из горячего яркого дня в прохладу мраморного вестибюля, сдвинула на лоб темные очки и прошла к лифту, кивнув по дороге парочке студентов, чьих имен не могла вспомнить.
Дверь лифта закрылась, и на латунной панели замелькали цифры этажей, вспыхивая и угасая, как недолговечные звезды. Стоя с прямой спиной, Эви понаблюдала за ними, затем опустила взгляд на блестящую стенку и с удивлением поняла, что отражавшаяся там женщина с серебристыми волосами – это она.
Она все время забывает. Это она.
Эви скрестила руки на груди. «Не бери в голову, – подумала она, разглядывая эту женщину. – Это элегантно». Победно вскинутый кулак. Хватит обманывать себя. В конце концов, ей уже за пятьдесят, она двадцать пять лет замужем, у нее сын подросток. Да и вообще, она никогда не рассчитывала на свое тело, чтобы привлечь к себе внимание, – даже в те времена, когда было на что рассчитывать. Ее муж, Пол, хотел ее, а она хотела его, и этого было достаточно.
– Знаешь, я придумала, как называется наш возраст, – заметила на прошлой неделе Хани Шермерхорн, ее самая давняя и близкая подруга.
– Да? – отозвалась Эви. – И как же?
– Промежуточным.
– Между чем?
– Хороший вопрос. – Хани задумалась. – Между девушкой и старой каргой?
– О господи.
«Но ведь так оно и есть», – подумала она теперь. Для этого периода нет подходящего названия. Эви, которая после выпуска устремилась во взрослую жизнь, словно стрела, которая никогда не колебалась и с самого начала точно знала, чего хочет достичь, в последнее время все чаще чувствовала, что заплутала. Почему-то она уже не была уверена в том, куда идет. И даже сомневалась, хочет ли она туда идти.
Добиться должности, заправить постели, вымыть посуду, вырастить детей – все это было сделано. Колесо остановилось – и что теперь? Где, например, рассказ о сироте средних лет с седой прядью в волосах, которая с шуршанием извлекала истории средневековых женщин из скрытных и ускользающих страниц, которая твердо знала, что в жизни не бывает предопределенного сюжета, и год за годом объясняла это студентам, – и все же в последнее время тосковала именно по этому? Вопреки всякой логике, она тосковала по какому-то четкому направлению, по обещанию закономерности. По облегчению – она натянула на плече ремень сумки, – невыносимому облегчению, которое испытываешь, зная: в мире есть всеведущий рассказчик.
Юность, подумала она, с какой-то жестокой радостью распахивая дверь аудитории, ничего об этом не знает.
Студенты притихли и посмотрели на нее.
Это было второе занятие летнего семестра по курсу «Введение в средневековую историю», и негласные правила игры еще не определились. Еще требовалось выяснить, что нужно профессору Милтон. Она кивнула и вытащила ноутбук, держась уверенно, словно знала ответ на любой вопрос; тишина ее явно не смущала. Потом достала из сумки маленькую книгу, сжала ее в руках и посмотрела на аудиторию.
– Если бы вы работали во второй башне Всемирного торгового центра и получили бы приказание вернуться на рабочее место после того, как рухнула первая, вы бы подчинились?
В аудитории стало совсем тихо.
– Что бы вы сделали? Я постоянно задаю себе этот вопрос. Встали бы из-за стола и начали спускаться по лестнице? Это паническое ощущение – что делать, что делать – и встреча с начальником, который велит вернуться на рабочее место, вернуться и ждать пожарных. Потому что таковы правила… – Она выдержала паузу. – Вы бы все равно пошли вниз? Или вернулись бы?
Эви окинула взглядом студентов.
– А если бы в 1939 году еврей попросил бы у вас укрытия, как бы вы поступили?
Она кивнула, обращаясь к сидящим в первом ряду:
– Стали бы рисковать своей жизнью и жизнью родных ради освобождения человека, превращенного в раба?
Теперь абсолютно все внимательно слушали.
– Если мы можем представить ответы на эти вопросы, значит, мы правильно начинаем семестр.
Она помолчала.
– Я бы вернулась за свой стол, – тихо сказала она. – Я повела бы себя правильно, послушно.
Эви смотрела на своих слушателей:
– А вы? Каждый из вас?
Они не отрывали от нее взгляда. Один парень опустил глаза.
«Хорошо», – подумала она, позволяя своим словам на несколько мгновений повиснуть в воздухе. Затем надела очки и раскрыла книгу.
