Вентилятор медленно вращался, но почти не приносил облегчения. Если бы Лена спросили, кого он защищает, скрывая ее имя, он не смог бы ответить.
Они встречались так часто, как только могли, жаркими вечерами. Они ничего не могли с этим поделать. В конце вечера он или она спрашивали о следующем, и так продолжалось бесконечно. Ей нравилось, как он пристально смотрит на нее, перед тем как наклониться и поцеловать. Ей нравилась тень от его темных очков, прикосновение ладони, когда он вел ее через этот день к следующему. Она ничего о нем не знала, кроме того, что он рассказал ей в тот первый вечер с Моссом, и не хотела знать больше. Она хотела лишь чувствовать его руки, словно понимавшие, как найти ее в темноте. Она хотела только его.
Он приходил встречать ее после работы, на ступени Метрополитена, где она сидела и ждала его. И Джоан, сидящая снаружи, – хорошенькая брюнетка в темных очках на ступеньках музея, – стала ассоциироваться у него с полотнами, которые она ему показывала. И до конца жизни, когда он входил в музей, в любом городе мира, в первые несколько минут тишина, прохлада и внезапное исчезновение городского шума соединялись с каким-то странным чувством, ощущением, что она стоит рядом с ним, указывая на что-то, что, по ее мнению, он должен был увидеть.
– Не отвлекайся, – говорила она, толкая его локтем. – Ты все пропускаешь.
– Ничего я не пропускаю. – Он притянул ее к себе и был вознагражден проблеском ее зубов, прикусивших губу: она пыталась сдержать улыбку.
– Меня это совсем не волнует, – однажды сказал он. – Все это.
– А должно.
– Почему?
– Потому что. – Она умолкла, не желая произносить очевидное. Потому что ты должен вписаться, подумала она.
Но он никогда не впишется. Она улыбнулась. Каждый день она сидела на ступеньках и ждала его, а он появлялся в конце квартала – высокий, темноволосый, поджарый. Как будто в любой момент он мог взять рюкзак и пойти в горы. Он был похож на Мосса, вечно в движении, беспокойный, переполненный ищущей выхода энергией, к которой она привыкла в брате. Но в Лене не было скромности, приглушавшей его сияние, – только большой здоровый аппетит, как у большой кошки, дикого животного, преследующего добычу. И она знала, что именно это не понравилось бы ее матери – отсутствие скромности, способности скрывать свою суть. Когда он с улыбкой смотрел на нее и она видела, как сверкает его широкая белозубая улыбка, она понимала, что он хочет ее.
Она хватала сумочку и бежала вниз по мраморным ступенькам, едва не падая, потому что ноги не поспевали за телом. Но его руки обхватывали ее, прежде чем она достигала подножия лестницы, и он поднимал ее в воздух и прижимал к себе. Запах сигарет, лосьона после бритья и свежевыстиранного воротника рубашки обволакивал ее, она закрывала глаза, когда он притягивал ее к себе, мягко держа за плечи, лишая сил, вызывая желание сесть, лечь, вобрать его в себя. Рядом с ним она впервые в жизни чувствовала себя такой, как все, без изъяна. С ней все в порядке. И жизнь наполняла ее, как живая пульсирующая артерия, распускаясь и расцветая под его ладонями.
В те первые дни Джоан иногда останавливалась и вытягивала руку, как будто, замерев в потоке людей, могла почувствовать движение вокруг себя, почувствовать, что захвачена этим потоком, почувствовать, что противостоит ему – этому жаркому, взрывоопасному лету, которое подожжет безмятежные золотые ворота осени. Она стояла посреди пекла и знала, что эта безмятежность больше никогда не вернется.
Глава двадцатая
Без Лена Редж все чаще бродил по городу в одиночестве. Летний зной не ослабевал, и, даже если Реджу хотелось расширить круг своих блужданий, в конце дня в жарком офисе на верхнем этаже мысли у него еле ворочались, в голове гудело, и поэтому его прогулки ограничивались небольшими улочками Виллиджа, когда он шел домой с работы, из дома поужинать или выпить, а затем снова домой.
Проходя вечером по Хадсон-стрит мимо таверны «Белая лошадь» – город уже четыре дня подряд изнывал от тридцатиградусной жары, – Редж заметил Мосса Милтона, который в одиночестве сидел за столиком внутри.
– Привет, Милтон, – с улыбкой сказал Редж и поставил кувшин и два бокала перед Моссом.
– Редж Полинг.
Лицо Реджа расплылось в улыбке.
– Как дела?
– Так себе. – Мосс печально покачал головой, подвинул к себе кувшин и налил пиво. – Твое здоровье.
– Твое здоровье. – Редж приподнял свой бокал.
Вечер вступал в свои права. Секретарши и их боссы сменились любителями выпить, мужчинами и женщинами, которые заскакивали, чтобы пропустить пару стаканчиков, оставались на ужин, а потом и позже. За столом писателей сидели несколько человек, которых Редж знал в лицо, но не по имени.
– Как-то раз я тут встретил Джимми Болдуина, – сказал Редж после недолгой паузы. – Я болтался здесь в поиске сюжетов, а он сел за тот столик, спросил, как меня зовут, а потом поинтересовался, о чем я хочу писать, и я ответил, что об Америке. – Редж усмехнулся. – А потом он посмотрел на меня своими большими черными глазами… – Он вздохнул, вспоминая. – Глаза Джимми затягивают тебя, и в них можно утонуть.
– Как это?
– Он смотрит на тебя, и в эти мгновения тебе кажется, что раньше никто никогда тебя не видел по-настоящему, – задумчиво объяснил Редж. – Ни мать, ни отец, ни возлюбленная…
Мосс не отрывал от него взгляда.
– «Ты хочешь писать об Америке? – спросил Джимми. – Тогда тебе придется уехать отсюда». Так он мне сказал. «Уезжай из страны».
– Что?
Редж кивнул.
– И?
– Я уехал. – Редж посмотрел на Мосса и, улыбнувшись, пожал плечами. – Эта идея выглядела не хуже, чем остальные, и месяцев шесть я зарабатывал себе на билет во Францию.
– И?
– Следующие три года я прожил в квартирах без горячей воды и лифта, от Рима до Вены и Берлина, спал на диванах, а один раз в квартире содержанки с видом на Сену.
– Мило.
– На какое-то время.
Мосс испытующе посмотрел на него.
– И ты нашел Америку?
– Я нашел тоску по дому. – Редж посмотрел ему в глаза.
– По чему именно?
– В частности, по словам. – Редж откинулся на спинку стула. – Английским словам, любым… Говяжья отбивная. Вставайте и сияйте. Все по пять центов. Прорва.
– Прорва?
– Прорва, приятель. Прорва. Мне нравится это слово. – Редж поднял бокал. – Кеннинг. Сокровища языка. Из меня получился бы неплохой англосакс.
Мосс поперхнулся пивом. Он представил огромного белокурого воина, шагающего по болотам, совсем не похожего на хрупкого черного парня, который сидел перед ним, и в восторге ударил себя кулаком в грудь.
