– Но должно быть что-то еще, – сказала она, с трудом подавляя подступившие слезы.
– Эви, – простонал Пол. – Но почему? Почему должно быть что-то еще? Ты скучаешь по ней. По ней, а не по острову. Каким образом сохранение острова сохранит и ее?
Эви в отчаянии покачала головой. Причина была неуловимой, по другую сторону сознания, где-то там, далеко, недоступная, но ощутимая. На острове. Это место хранило ее, хранило их всех. И именно это она не могла объяснить Полу, потому что в этом не было смысла.
– Я не могу продать остров, пока не узнаю, что случилось, – твердо заявила она.
– Господи? Тебе нужна история? – Он покачал головой. – Все старо как мир. У ваших закончились деньги. Истощилась энергия. Огонь, который они хранили, потух. И народ захватил замок.
– Ваши? – повторила она. – Ты говоришь о моей матери и моей бабушке. Ты знал обеих. И обе знали тебя.
– И обе они были отражением своего времени.
– Это твое мнение. – Она сдержанно кивнула. – Так ты мне говорил. Но если верить, что мы не всего лишь продукт своего времени, то… что-то случилось. Что-то должно было произойти.
Пол покачал головой.
Эви посмотрела ему в глаза:
– Думаешь, что-то происходит прямо сейчас?
– Что ты имеешь в виду?
– Между нами, – сказала она.
– А именно?
Это, хотела сказать она. Этот момент, который никто не видит. Решающий.
– Послушай, – сказал он. – Нет никакой истории, пока мы не умрем. А потом ее рассказывают наши дети. Мы просто живем. Твоя мать просто жила. Перестань искать то, чего нет. Ничего такого не случилось… случилась жизнь. Реальность – не история.
– Значит, истории есть только у людей на тех камнях?
Пол замер.
Эви покачала головой и отвернулась.
– Моя мать хочет надгробие. Почему она хочет надгробие?
– Эви. Не надо.
– Здесь, – напомнила она. – Хочет слово «здесь». И не где-нибудь, а именно на острове. Здесь означает на острове.
– Эви…
– Разве это не твоя теория? – ее голос звучал резко. – Не твоя грандиозная идея? Место хранит то, что случилось, камень указывает на факт. А такие факты, обоснованные факты, позволяют нам осмыслить их и двигаться дальше.
Кажется, она разозлилась. Черт.
Пол целую минуту молча смотрел на нее, потом его лицо расплылось в широкой улыбке. Он наклонился и взял ее за плечи.
– Вот именно, Эви.
– Знаю, – язвительно ответила она. – Я не идиотка. Я слушала.
Он притянул ее к себе, и она позволила себя обнять, постепенно оттаивая, раскрываясь ему навстречу. Они стояли обнявшись.
– А если Генри предложит выкупить твою долю и разрешить тебе… нам… приезжать туда? – спросил он.
Эви отстранилась.
– Это не одно и то же.
– Владеть важнее, чем просто пользоваться?
– Да.
Он испытующе посмотрел на нее:
– Почему?
– Если я все брошу, я не настоящая Милтон.
– Но ты не хочешь быть настоящей Милтон… и никогда не хотела.
Она скрестила руки на груди:
– Разве? Мне теперь кажется, что я жила за ширмой.
– Послушай меня. – Он был настойчив. – Ты не настоящая Милтон.
– С чего ты это взял?
– С того, что ты вышла за меня. – Пол положил ладони ей на плечи и встряхнул. Она испуганно смотрела на него. – За меня. – Он какое-то время держал ее за плечи, глядя в глаза, а потом поцеловал.
Глава двадцать вторая
Джоан с Леном гуляли. Сидели в кафе. Разговаривали. О судебном процессе. О людях, которых она наблюдала и с которыми работала. О тех, с кем работал он. Джоан рассказала Лену, что, когда пришло решение суда в пользу мистера Россета, босс подхватил ее и начал трясти, смеялся, и все тоже смеялись. «Джинн выпущен из бутылки! – кричал он. – Назад возврата нет». Лен рассказал ей о Джеке Хиггинсоне и Джеке Слейде и о том, что они его избегают. Рассказал о Дикки Пратте, принятом на работу в прошлом году и помолвленном с сестрой Джоан, Эвелин, – не слишком умен, с сожалением признал он.
– У меня есть идея, как увеличить его комиссионные, – сказал он. – Могу ему показать. Никто не узнает.
– О некоторых вещах лучше помалкивать, – предупредила она. – Особенно с такими, как Дикки Пратт.
– Такими, как Дикки?
Она кивнула, но не стала ничего объяснять.
Джоан всех их знала – по имени, репутации или кратким репликам отца. Она ничего не понимала в бизнесе, но точно знала, как все устроено, знала правила, которые ничего не значат, но которые все равно следует соблюдать.
И все же она нарушала все правила, существовавшие для таких девушек, как она. Она хотела его. Так, что у нее перехватывало дыхание. Никаких хитростей, никаких тайных уловок, вообще ничего, кроме ее губ, прижатых к его губам, ее рук, крепко обхвативших его спину. Она обнимала его, и тихий смех рождался у нее внутри, рвался наружу.
За гранью этого времени, в начале августа, она уезжала в Мэн. Он не мог думать о том, что будет дальше. Эти недели они провели в узких пространствах, похожих на койки на корабле. Их собственном корабле.
– Мы, – как-то сказала Джоан, – похожи на солдат иностранного легиона.
– Оккупационные силы?
– Нет. – Она прижалась к нему. – Мы из дальних земель…
– Разве это не твой город?
Мой, подумала она и кивнула.
– Но не с тобой – с тобой это другая земля.
Где-то на границе, подумала она, где-то на границе знакомой жизни.
Он внимательно посмотрел на нее:
– Эй.
Она улыбнулась ему. Он поднял ее со скамьи и прижал к себе.
– Давай пройдемся, – сказал он, обнимая ее.
Сегодня вечером он был другим: необычная жадность его губ, когда он целовал ее, какая-то тревога в глазах.
– Что-то случилось?
Он теснее прижал ее к себе, качая головой. Они шли между деревьями по широкой аллее в центре парка.
– Не могу понять твоего отца.
– Что ты имеешь в виду?
– Твой отец не использует слабость противника, – озадаченно объяснил Лен, вспоминая утреннюю встречу с клиентом. Огден попросил Леви внимательно следить за лицом клиента во время переговоров. – Этого я не понимаю.
Джоан кивнула:
– И не будет.
