– Двухметровый тролль? – Она рассмеялась. – А что, если принцесса не захочет идти?
– Я тролль, который умеет убеждать.
Глава двадцать третья
Китти ехала в лифте с охапкой свежих роз из сада в Ойстер-Бэй. Она неподвижно стояла в кабине, наедине со своим отражением в полированной латуни. Ей не хватало лифтера, непринужденного молчания, ощущения веса и цели, когда он поворачивал колесо, не хватало решетки в дверях кабины, которую он поднимал и опускал. Теперь все стало тихим и быстрым.
Двери лифта открылись в крошечный коридор с бледно-желтыми шелковыми обоями, столом в стиле Регентства и двумя каминными креслами по бокам. Нежно-розовая гортензия в вазе на столе казалась слегка увядшей, отметила Китти, открывая дверь в квартиру.
Внутри было тихо. Китти стояла в центре прихожей между четырьмя открытыми дверями и прислушивалась. Из гостиной прямо перед ней не доносилось ни звука. Позади нее коридор вел в кладовку и прохладную кухню, где должна была находиться Джесси, хотя и там было тихо. Дверь по правую руку вела в спальню. Слева, через открытую дверь в библиотеку виднелся мягкий закругленный валик кожаного дивана. Яркая полоса света отражалась от темно-зеленой кожи, словно луч, пробившийся сквозь густую зелень леса на Крокетте. В библиотеке зажегся свет, и послышались голоса. У Огдена кто-то был. Она сняла плащ и повесила его рядом с пальто Огдена. Голос прервался – голос Данка. Это был Данк. Китти прислушалась. Складывалось впечатление, что мужчины спорят.
Когда Китти вошла, те подняли головы и умолкли, как будто она дернула за шнур, опуская занавес.
– Привет, дорогая.
Атмосфера в комнате была какой-то напряженной, но Китти не могла понять, в чем дело.
– Секретничаете? – небрежно спросила она.
– Никаких секретов. – Лицо Огдена было бесстрастным. В руке он держал письмо.
– Привет. – Данк встал и обнял ее; тень былой улыбки мелькнула на его лице, успокаивающая и одновременно пугающая. Китти увидела, как сильно он похудел; милый и веселый человек, которым он когда-то был, уступил место этому серому призраку; как будто он избавился от собственной тени, а то, что осталось, было воздушным и неопределенным.
Китти остановилась в дверях, утратив прежнюю решительность; удлиненный силуэт ее голубого платья выделялся на фоне темной рамы.
– Принести вам выпить?
– Отлично. – Огден улыбнулся ей, но словно издалека.
– Как обычно?
– Мне да. – Он кивнул. – Данк?
– Бурбон, – ответил кузен. – Спасибо, Китти.
В гостиной она достала ведерко для льда, наполнила его, потом взяла стеклянные бокалы без ножки.
Огден сказал что-то неразборчивое, но голос Данка был хорошо слышен.
– Я. Я… мы… за них отвечали. Девятьсот шестьдесят один человек…
«Сент-Луис»
[28], поняла она. Опять. Китти положила по три кубика льда в каждый бокал и взяла бутылку бурбона. Золотистая струя виски полилась на лед.
Данк был идеальным воплощением всего их круга – учтивый, красивый, сильный. Одним из тех, на кого возлагались надежды. Она никогда не замечала его хрупкости, подумала Китти, наблюдая за ним. Она не знала, что с ним делать теперь. Он вызывал неловкость, и она стыдилась этого чувства, порожденного его пьянством, его провокациями. Когда он вспоминал войну и то, что мы сделали или не сделали.
Китти налила в бокал Данка чуть больше, чем себе и Огдену, поставила виски на поднос и отнесла в библиотеку.
– Сколько можно это обсуждать, – раздраженно говорил Огден. – Ты пытался помочь.
– Помочь? – Данк кивком указал на письмо в руке Огдена. – И как же помог ты?
Лицо Огдена окаменело.
– Почему бы просто не признаться в том, что мы сделали? – Данк нахмурился, принимая бокал из рук Китти. Она поставила поднос на письменный стол перед Огденом, взяла свой бокал и села на диван.
– Что мы сделали?
Китти видела, что Огден пытался сохранять терпение.
– Мы… Государственный департамент… отправили людей обратно. А ты…
– Все не так просто.
– Все очень просто. И мы это сделали.
Огден покачал головой:
– Ты сделал все, что мог. Но другие…
– Хватит! – выкрикнул Данк. – Хватит, – повторил он усталым голосом.
– Огден, – подала голос Китти. – Данк. Ради всего святого, что происходит?
Данк крутил в пальцах бокал. Огден посмотрел на нее.
– Помнишь тот день, когда мы впервые осматривали остров? Там была женщина из Германии, моя давняя знакомая.
Китти с усилием сглотнула.
– Эльза Хоффман с сыном, – продолжал Огден. – Помнишь? В те выходные она приехала к Лоуэллам.
Китти медленно кивнула:
– Вилли.
– Да.
Китти ждала.
Огден положил письмо на стол.
– Ее повесили. В сорок втором. В тюрьме Плетцензее. Немцы недавно открыли архивы.
Его лицо исказилось мукой.
– Ох…
– Мы не сомневались, что ее убили. Но не знали как…
– И где, – закончил Данк.
Китти наклонилась вперед:
– Потому что она была еврейкой?
Огден покачал головой:
– Потому что она была героем.
Китти удивленно посмотрела на него.
– Она, ее муж, – продолжал он. – И другие. Она украла с отцовского завода документы, подтверждавшие планы Гитлера…
– И передала русским. – Данк допил остатки виски, глядя в глаза Огдену. – Хотя обращалась за помощью и к нам.
– К тебе? – Китти смотрела на Огдена.
Он кивнул, разглаживая лежавшее на столе письмо.
– Я с ней не был согласен… тогда.
– Я думала, она тебе не нравится.
– Не нравится? – Огден нахмурился. – С чего ты это взяла?
«Я видела твое лицо, – хотелось ей сказать. – Видела, как напряглась твоя спина. Слышала твой голос. В тот день я была нужна тебе, чтобы проявить твердость. Ты нуждался в моей помощи. Тогда, много лет назад, я в этом не сомневалась. Ты не хотел плясать под дудку этой женщины. Ты не хотел, чтобы на тебя давили».
– А мальчик? – выдавила из себя она. – С ним что случилось?
– Не знаю, – задумчиво ответил Огден. – И вряд ли мы когда-нибудь узнаем. Столько детей потерялось.
