– Приезжай, – сказал он. – Прошу.
Редж бросил сигарету на пол и придавил ногой.
– Как это будет выглядеть? Мы берем напрокат лодку и просто приплываем… причаливаем и звоним в колокольчик?
– Что-то вроде, – тихо ответил Мосс и протянул руку.
Редж ответил на рукопожатие. Лицо Мосса было таким серьезным, таким симпатичным, что он не мог отвести взгляд.
– Приезжай и посмотри.
– На что?
На меня, подумал Мосс. Приезжай и посмотри на меня.
– На нас, – небрежно бросил он. – На Милтонов. Давай.
Редж сидел неподвижно, провожая взглядом Мосса, пробиравшегося сквозь толпу к выходу из клуба.
Ему достаточно, и всегда было достаточно просто знать это, каждый день просто видеть ложь и строить свою стену, отмечая и обозначая ее. И ему было плевать, пока он не пришел на вечеринку к Моссу Милтону и не увидел, как тот с улыбкой повернулся к нему. Редж очень хотел поверить в идеи Мосса – но ничуть не меньше он хотел доказать, что тот ошибается. Раз и навсегда доказать таким людям, как Мосс, что их воображаемая Америка невозможна, пока все не увидят то, что видит черный. Он хотел заставить Мосса увидеть. Мосс разбудил в нем непреодолимое любопытство, и сближение с ним – его будущее, его судьба. Все остальное неважно, понял теперь Редж, и почувствовал нечто вроде страха. Он был не в силах этому сопротивляться.
Когда Редж открыл дверь, Лен сидел в темной гостиной и курил. Редж включил свет.
– Что происходит?
Лен повернул голову, посмотрел на него, потом ткнул пальцем в бумаги, лежавшие перед ним на столе. Редж подошел ближе.
– Что это?
Лен поднялся со стула, встал рядом с ним и указал на даты.
– Что ты на это скажешь?
– Господи, – пробормотал Редж, разглядывая документы. – Значит, Милтон нацист.
– Может быть, – быстро ответил Лен. – А может, нет.
Редж повернулся и посмотрел на него.
– Мы ничего не знаем, – подчеркнул Лен.
– Что ты собираешься делать?
– Спросить его.
– О чем?
– Придерживались ли мы соглашений всю войну.
– Мы? Кто такие «мы»?
– Фирма. «Милтон Хиггинсон»…
Редж смотрел на него и чувствовал себя старше, чем само время. Старым и печальным. И впервые в этой комнате он бил в набат один.
– С каких это пор она стала твоей?
Лен не ответил.
Разбить все, разнести в щепки, подумал Редж.
– Моссу будешь говорить?
– Моссу? – Лен удивленно посмотрел на него. – Говорить Моссу?
– Это может его освободить.
– Что ты имеешь в виду?
– Даст Моссу то, что ему нужно, чтобы уйти.
Лен задумчиво смотрел на Реджа. Но думал он не о Моссе.
Глава двадцать пятая
В день, когда была назначена встреча, Эви в одиннадцать утра открыла массивные двойные двери дома номер 30 на Брод-стрит, где на втором этаже находился офис юридической фирмы Дика Шермана, а первый этаж когда-то занимал банк «Милтон Хиггинсон». Сколько она себя помнила, в любой запутанной ситуации все всегда говорили: «Спроси Дика Шермана». Старину Дика, как называли адвоката ее деда, сменил Молодой Дик, одноклассник ее дяди Мосса, которому было уже за восемьдесят и который всю свою взрослую жизнь вел дела их семьи. Не застав никого в комнате для переговоров, она прошла в женский туалет, деликатно замаскированный под вход в зал заседаний совета директоров, и там наткнулась на свою кузину Мин (сокращение от Минервы), которая мыла руки, склонившись над одной из раковин.
– О. – Эви остановилась. – Давно ты пришла?
– Минут пять назад. – Мин убрала ладони из-под крана, повернулась и в знак приветствия слегка толкнула кузину плечом; с ее рук капала вода.
Грациозная блондинка, танцевавшая кадриль, обожавшая играть в лакросс и в 1983-м закончившая Гарвард, Мин уехала как можно дальше на запад страны. Ей с детства внушали мысль, что ее должно быть видно, но не слышно, и, став взрослой, она рассматривала тишину – любого рода – как вызов. Она не терпела не только молчания, но и вообще тишины. «Она никогда не затыкается», – ворчал Пол почти каждое лето. Мин твердо верила, что разговор – единственный способ добраться до сути всего, и это относится как к ней самой, так и к любому, кто имел несчастье оказаться поблизости. Она верила в теорию Юнга, имела четырех собак и маленький дом в парке Гриффит в Лос-Анджелесе, и каждый месяц присылала им информационный бюллетень, озаглавленный «Изнутри».
– Не думала тебя увидеть, – сказала Эви.
– Почему?
– Долгий путь ради этой встречи.
Мин посмотрела на отражение Эви в зеркале, встряхивая руками над раковиной. На ней было льняное платье без рукавов и синие замшевые сандалии на пробковой подошве; ее тело спортсменки оставалось гибким и сильным.
– Хочешь сказать, очень важной встречи?
– Ты что-то знаешь, чего не знаю я?
Мин выпрямилась:
– Нет, Эви.
Эви кивнула и передала ей одно из полотенец, которые были незаметно сложены стопкой рядом с каждой раковиной. Мин взяла полотенце, вытерла руки и со вздохом уткнулась лицом во влажную ткань. Затем двоюродные сестры вернулись в офис и прошли мимо столика секретаря в комнату для совещаний.
– Привет, Шеп. – Эви улыбнулась кузену, брату Мин, который уже сидел за столом.
Шепард Пратт вскочил и обнял женщин – с непринужденной грацией любителя развлечений на свежем воздухе. Ему было под пятьдесят, но выглядел он моложе и гордился этим. Шеп трудился в самых разных общественных организациях, без устали заботясь о сиротах, жертвах наводнения и находящихся на грани вымирания горных гориллах, пока не устал от них и не переключился на свое самое последнее предприятие: организацию прогулок на яхте из порта Рокленда. Привлекательный, разведенный и неприступный, он пользовался своим очарованием как броней.
– Где Харриет? – спросила Мин.
– Не волнуйся, я уже здесь, – в зал проскользнула кузина Эви, Харриет. Мисс Мышка, как называл ее дедушка. Точная копия Эвелин, Харриет рано вышла замуж за мужчину из рода Моффатов, переехала в Бикон-Хилл в Бостоне, родила четырех огромных мальчиков, которые выросли и самозабвенно гоняли на яхтах вокруг острова, и уже отправила младшего в колледж. В свои сорок пять она по-прежнему была похожа на мышку – черные блестящие глаза на крошечном, живом лице.
– Привет всем. – В дверях появился последний из кузенов, Генри, одетый, как всегда, – отметила Эви – в безупречный темно-синий костюм. Он всегда занимал руководящие посты, а костюм подчеркивал его седеющие волосы, и в нем он выглядел свежим и энергичным. Остальные связали свою судьбу с некоммерческими организациями, наукой или искусством, но Генри Хотон Пратт, старший из кузенов Эви, взял все деньги, которые у них имелись, и сделал то, что было у них всех в крови, – инвестировал их.
