Огден протянул руку, проверяя ветки дерева, которое от удара молнии наклонилось над тропой.
Щелкнули ножницы, и ветка с глухим стуком упала на мох у его ног.
Джоан оттащила ее в сторону. Отец срезал следующую, отбросил и выпрямился, глядя через открывшийся просвет на море. Казалось, мысли его были далеко.
– Папа?
Он повернулся.
– Человеку всегда чего-то не хватает, Джоан. Всегда.
– Чего?
Огден посмотрел на дочь:
– Когда ты молод, тебе кажется, что ты можешь изменить мир – переделать его, исправить. Я тоже так думал… и твой крестный отец, Данк.
Джоан молчала. Она не могла понять, что он пытается ей объяснить.
Огден снова посмотрел на море.
– Но мир не меняется; меняешься только ты. А потом у тебя остаются места, которые напоминают…
Он пнул гриб, растущий у края тропы, и опустил взгляд на мох под ногами.
– Черт возьми, Джоан. – Голос его звучал тихо. – Данк должен быть здесь.
Джоан удивленно посмотрела на отца:
– А разве он не приедет?
– Ему нездоровится. – Огден положил на землю ножницы, вытащил из кожаного футляра пилу и приставил к самой толстой, нижней ветке. – Присс позвонила нам вчера вечером.
Джоан молча взялась за ветку, удерживая ее, а Огден начал пилить. Дерево треснуло, и Джоан надавила сильнее. Отец пилил, ветка трещала, а затем обломилась и осталась у нее в руках. Джоан повернулась и бросила ветку в кусты позади себя. Отец принялся за следующую, и Джоан встала напротив него, чтобы помочь, когда это будет нужно. Огден провел пилой один раз, обозначая место, а затем принялся сосредоточенно и ритмично двигать рукой; из-под шляпы были видны лишь его подбородок и щека.
Как же она его любит, подумала Джоан, ожидая, пока сломается ветка. Отец был воплощение добра. Она передвинула ладонь дальше.
Через несколько минут ветка упала на землю. Джоан подняла ее и оттащила в кусты.
– Знаешь, папа, – сказала она, возвращаясь на тропу, – этот остров – единственное место, где мне хочется быть.
– Ничего удивительного, – улыбнулся Огден. – То же самое я могу сказать о себе.
Джоан кивнула:
– Ты можешь рассчитывать на меня. Я о нем позабочусь. Я не брошу его.
Огден повернулся и посмотрел ей в глаза; он был явно растроган.
– Ты добрая душа, Джоан Милтон. – Голос его звучал хрипло. – Но не стоит давать невыполнимых обещаний.
– Это я могу выполнить. – Она вздернула подбородок.
Огден с улыбкой покачал головой:
– Тебе придется учитывать мужа.
– Моего мужа?
– Возможно, он не захочет иметь ничего общего с этим местом, – объяснил Огден.
Джоан вспыхнула.
– Но я могу и не выйти замуж.
– Глупости, Джоан. Я не сомневаюсь, что выйдешь. – Огден был серьезен. – Надеюсь на это.
– А как насчет моей…
– Забудь. – Отец покачал головой. – Приступов у тебя не было уже несколько лет. Прогнозы врачей сбываются, правда? Лекарство помогает.
Она не ответила.
– Если я когда-нибудь выйду замуж, – наконец сказала Джоан, – то за человека, который полюбит все это, – она кивнула в сторону деревьев, – полюбит все это так же, как и я.
Огден какое-то время внимательно смотрел на нее, потом улыбнулся.
– А вот это правильно, – сказал он.
Из-за деревьев послышался далекий звук кухонного колокольчика.
Глава двадцать седьмая
– Возьмете, дорогая?
Джимми Эймс указал на швартовый кранец на корме, и Эви перебросила его через борт; «Кэтрин» плавно причалила, и кранцы слегка оттолкнули их от деревянного края. Джимми заглушил мотор, и внезапная тишина словно разделила вечер на части: крутая крыша лодочного сарая, отблески на воде, плещущейся о гранитные скалы, на которые ритмично накатывал кильватерный след от яхты. Эви стояла на корме и смотрела поверх лодочного сарая, где широкая зеленая лужайка тянулась до Большого дома, который со своего гранитного фундамента на вершине холма словно обозревал бухту острова Крокетт. Под окнами фасада по-прежнему стояла зеленая скамейка бабушки Ки, а по обе стороны от нее – белые деревянные кресла с решетчатой спинкой и такими широкими подлокотниками, что на них помещалась книга. Слева от дома, над холмистым полем тимофеевки виднелся высокий угол самой старой могилы Крокеттов. Прямоугольник флага развевался на ветру под прямым углом к флагштоку.
Эви приезжала сюда каждое лето, год за годом, но всякий раз переживала мгновение, когда ей казалось, что она обманула время, что это единственное место на земле, которое раскрывается ей навстречу, склоняется к ней и говорит: Малыш. Она стояла на корме яхты, смотрела на дом и чувствовала теплую ладонь этого места; небо и вода забирали ее к себе. Она забывала об этом ощущении, когда уезжала отсюда, но каждый раз, возвращаясь, снова переживала его. Именно здесь был ее настоящий дом – и больше нигде.
Двадцать пять лет назад они с Полом впервые приехали сюда, со спортивными сумками, в которых лежали книги, купальные костюмы и свитера, и, когда они обогнули мыс и им навстречу, отделившись от воды, выскочил остров с зазубренной дугой елей, упиравшихся в небо, Эви испытала прилив гордости. Смотри – она никогда бы не произнесла этого вслух, но чувствовала – смотри, это мое. Это я. И эта картина: они вдвоем на корме семейной яхты, под управлением Джимми Эймса, их смотрителя, – для Пола столь же нереальная, как картинка с открытки, – также будила в ней чувство гордости. Смотрите, что она может ему дать. Остров в штате Мэн. Смотрите, что она протягивает ему в ладонях.
– Значит, – поддразнивал ее Пол, – это и есть твое «маленькое поместье»?
– Давай. – Она улыбнулась. – Признай же. Он прекрасен.
Пол обнял ее за талию.
– Конечно, прекрасен.
Теперь, по прошествии двадцати пяти лет, стоя рядом с Джимми на корме «Кэтрин» и глядя на «маленькое поместье», она вспоминала именно эти слова Пола.
– Здесь ничего не меняется, – нарушил молчание Джимми. Со скал рядом с лодочным сараем взлетела цапля.
Эви кивнула. Но это было не так. Все изменилось.
– Когда должна приехать ваша кузина? – Джимми вытащил сумки из трюма и толкнул по палубе к Эви.
– В конце недели.
– Значит, у вас будет немного времени побыть одной.
– Точно. – Она улыбнулась. – Я собиралась провести ревизию в шкафах, подготовить дом для этого парня.
– Он производит приятное впечатление.
