– А какая? – закричала я. – Какая тогда?
– Я не вправе этого рассказывать, Юханна.
– Что у них плохо? – настаивала я. – Скажи, что у них такого ужасного?
– Много разного…
– Расскажи мне! Хоть что-нибудь!
Вид у Эмиля был такой, словно он сейчас разрыдается. Глаза блестели от сдерживаемых слез.
– Когда Нора вернулась из Копенгагена в Осло, мать не разрешила ей жить в старой квартире. И Норе пришлось жить у отца, – так-так, секс с папочкой, – поскольку мать делала ремонт в ее комнате.
Я уставилась на него.
– То есть ей там были не рады, – заключил Эмиль.
Я смотрела и смотрела. Гадала, что он за человек.
– И сколько лет ей было? – спросила я. – Двадцать? Двадцать один?
– Двадцать два, – неуверенно ответил он.
– И мама решила, что ей пора выехать из детской комнаты?
Глаза у Эмиля заблестели еще сильнее.
– И тогда она поселилась у отца, у которого была для нее свободная комната? Потому что у мамы был ремонт?
Это было одно из тех мгновений, когда жизнь замирает. Я потерялась в стихотворении Альфа Хенрикссона и не могла найти выход. Еще одно сравнение с Норой – и мне конец. Я наложу на себя руки без лишнего драматизма. Просто прекращу дышать и стану одним целым с вечностью – ну или как это там сейчас происходит. Воздух застрял у меня в горле. Стало трудно дышать. Тело просто ящик, сказала я себе, полный воспоминаний, событий, переживаний. Мертвая энергия в процессе трансформации. Тело превращается в прах. Возможно, потом ты возродишься в обличье помидора. Быть ребенком – значит быть очень, очень мягким. Как и быть взрослым. У всех нас очень нежная сердцевина.
– Окей, – выдавила я.
Эмиль чуть не плакал. Как может взрослый человек так сострадать переезду Норы в Осло? Мысли о матери и ее ремонте довели его до слез. Ко мне вернулась способность дышать.
– А мне кажется, ей очень повезло.
Не знаю, было ли это провокацией с моей стороны или нет, но я осознала, что действительно так думаю. Какое облегчение. Наконец-то чистое, правильное чувство в теле, переполненном злобой.
– Я бы не хотел, чтобы моя мама так со мной поступила! – воскликнул Эмиль.
Я вспомнила, как Эмиль уезжал из родительского дома. О сшитых мамой шторах и кровати, которую он выбрал для себя в «Икее». О практичных пластиковых коробках под кроватью. О репродукциях Ханса Шерфига, которые так обожают датчане: животные в джунглях, сине-зеленые тона.
– Я бы хотела иметь такой выбор, когда переезжала, – сказала я наконец. – Чтобы это было из-за ремонта и чтобы у папы меня ждала свободная комната.
Больше мне было нечего добавить. Я приняла снотворное, потому что Эмиля это бесило и потому что это был эффективный способ поставить точку в разговоре.
Ссс…
14
We’re out of it, man
В конце октября я пошла на прием к специалисту по эндометриозу в клинику рядом с ареной «Глобен». Все прошло легко. Мне даже раздеваться не пришлось, только ответить на вопросы. Киста была сразу забыта – исторический артефакт, утративший значение.
Как вы можете описать боль? Колющая, жгучая, пульсирующая? Когда вы испытываете боль? Все время, или только во время менструации, или в конкретный день менструации, или в день овуляции? Испытываете ли вы боль во время мочеиспускания и дефекации? Во время секса?
Врач была высокая ширококостная шатенка со стрижкой «паж» и челкой. Она внушала доверие, но я была озадачена. Боль, которая до этого принадлежала мне, обрела форму и материализовалась между нами в кабинете. Она не была облачена в несварение желудка или вестибулит, это была первородная боль, леденящая. Я не знала, способен ли кто-либо ее понять, потому что понять еще никому это не удавалось.
Пожалуй, наше общество слишком много внимания уделяет удовольствию. Об удовольствии можно рассказать в интернете, или за дружеским ужином, или за холодным пивом на закате, когда все купается в золоте, а сумерки начинают сгущаться. Полагаю, многим можно поделиться. Но не болью. Боль слишком субъективная, слишком личная. Это всегда тайна, либо слишком темная, либо такая светлая, что растворяется в пустоте.
Какое-то время врачи прописывали напроксен – обычное обезболивающее, которое позже сделали безрецептурным. Каждый раз, выписывая рецепт, врачи спрашивали: «Вы принимаете таблетки до того, как начнется боль?» И еще: «Вы уже пробовали принимать оба одновременно – ибупрофен и парацетамол? Эти два препарата помогают друг другу действовать. Движение помогает при боли. Надо себя заставлять. Теплая грелка на живот – это замечательно. Просто замечательно». Когда я отвечала, что напроксен не помогает, они качали головой. Помню молодого мужчину с широким, как у боксера, затылком. Он пожал плечами и виновато произнес: «Это все, что у нас есть». Это все, что у них было в поликлинике в Русенланде в четверг 14 апреля 2007 года. Напроксен. Напроксен! Больше у нас ничего нет! We’re out of it, man!
[17]
У Анны Софии в поликлинике рядом с «Глобен» медицинский шкафчик был не таким пустым. Она выписала рецепт на мощное обезболивающее и сообщила, что весьма вероятно у меня эндометриоз.
Окей, подумала я, эндометриоз.
Врач объяснила, что я могу или начать гормональную терапию и посмотреть, поможет ли она унять боль, или сделать МРТ-сканирование, чтобы узнать, как сильно распространился эндометриоз, или лапароскопию – операцию, в ходе которой хирурги делают небольшой разрез и берут ткань на биопсию для четкой постановки диагноза. Преимущество операции заключалось в том, что можно было сразу начать лечение эндометриоза.
Гормональная терапия мне не подходила. Когда мне было четырнадцать, школьная медсестра отговорила меня от гормональных таблеток, с помощью которых я хотела уменьшить боль при месячных. Медсестра сказала, что таблетки могут и не подействовать. И дать массу побочных эффектов. Был ли у меня незащищенный секс? Я покачала головой и попятилась прочь из кабинета. Через несколько лет гормональные контрацептивы подверглись серьезной критике, и врачи из подростковых консультаций перестали раздавать таблетки и кольца направо и налево. Тогда я могла с удовлетворением констатировать, что школьная медсестра была права. Но времена снова изменились.
МРТ-сканирование казалось безобидным, но в случае ужасного результата операция все равно потребуется, только позже. Так почему бы не принять меры сразу?
– Я выбираю операцию, – сказала я и деловито собрала брошюры и бумаги в аккуратную стопку на столе. Как хорошо, что есть решение, подумала я.
Специалист по эндометриозу сказала, что обезболивающее я могу получить в аптеке и что через несколько недель мне придет вызов на операцию по почте. Как хорошо, снова подумала я.
