Это твоя дочь. Суриката.
7
В передачах про животных именно так и погибает лев. У него нет естественных врагов, и только назойливый человек, задавшийся целью нарушать законы природы, стреляет в короля джунглей.
— Вы же в курсе, что это мой дом? — спрашивает она.
Я закрываю глаза. Боже, прошу. Пожалуйста, не убивай меня сейчас.
Суриката застывает на месте. Никаких эмоций. Никаких движений.
— У вас все хорошо?
— Почти, — говорю я. — Мышцу свело.
Она кивает. Рассеянно. Хороший знак.
— Тут недавно один старик умер. Летом. Вроде от сердечного приступа.
Несмотря на слегка уязвленную гордость, я успокаиваюсь.
— Не такой уж я и старый.
— Ну извините, — отвечает она. — Я не в настроении, меня мама за углем отправила.
Ага, значит, ты переписывалась со своей Сурикатой…
— Пойдешь в супермаркет?
Она хмурится.
— У нас говорят не «в супермаркет», а «в супер». Господи, вы так и не освоились…
Прозвучало не слишком приветливо, но дети от взрослых ничем не отличаются. Дело всегда в них самих, а не в тебе. Она знает, что сказала грубость, и сжимает лямки рюкзака; я улыбаюсь. Прикольный Джо. Веселый Джо.
— Тогда я с тобой, — говорю. — Куплю витаминную воду.
Мы идем рядом, и это нормально. Так делают люди, когда сталкиваются на улице, и Суриката не испугалась, увидев меня, а навстречу нам трусит еще один бегун. Мол, привет, Номи, и она в ответ тоже обращается к нему по имени. Я вздрагиваю, когда из леса доносится лай, и Номи смеется.
— Это просто собака! Боитесь собак?
— Нет. — Я еще не пришел в себя, однако нельзя подавать виду. Да, меня застигли врасплох. Но не поймали. — Я здесь не в своей тарелке. Вы-то привыкли к такой обстановке, а вот меня лес немного пугает.
Вспоминаю, как вел в лес мою Бек, пусть земля ей будет пухом, и поеживаюсь, а Суриката хмыкает.
— Ой, ладно вам, какой же это лес, — говорит она. — Вот рядом с моей прежней школой был настоящий лес. Знаете, когда училась в седьмом классе, я среди деревьев старый «Бьюик» нашла.
Я киваю.
— Круто.
— Ага, — поддакивает она, точь-в-точь как ты. — В машине валялись пустые бутылки из-под алкоголя. — Для своих лет она еще очень инфантильна. Из-под алкоголя… — А за год до этого мы нашли большой заброшенный дом. Суперское место. Туда раньше выгоняли провинившихся мальчишек.
Я поднимаю брови, как и положено внимательному слушателю.
— Ого!
— Вот где действительно страшно. Поднимаешься на четвертый этаж и боишься, что дом рухнет, а там еще старые инвалидные коляски и паутина повсюду… Было круто. Хотя… неважно. Все крутое рано или поздно рушится.
— Это называется взросление. Знаешь, я болтал с местными стариками, по-настоящему старыми дедушками, и они говорят прямо как ты.
— Как я? Вряд ли.
— Поверь, Номи. Они вспоминают о том, как хорошо жилось раньше, как никто не запирал двери, как оставляли ключи в машине и не боялись угона, потому что сверчков и лягушек было больше, чем людей.
— Сомневаюсь.
— В том-то и дело. Каждое поколение считает себя лучшим.
— Но заброшенный дом для провинившихся мальчишек… Он и правда крутой. Он был местом, куда всегда можно прийти. А потом от него ничего не осталось. — Мы сторонимся, пропуская вперед группу велосипедистов. — А вы, значит, из Нью-Йорка?
Хороший знак, Мэри Кей. Номи демонстрирует социальные навыки!
— Ага. Совершенно другой мир. Например, там нет библиотек, похожих на здешнюю. Зато есть бомжи, наркоманы… Сейчас это звучит отталкивающе.
— По крайней мере, там реальный мир. А здесь сплошные подделки, одни подделки… — Она вцепляется в лямки своего рюкзака, и мне приятно, что я уже взрослый. Наверное, ужасно быть подростком и верить в существование места, где не всё вокруг сплошные подделки, одни подделки. — Извините. Я просто злюсь на маму. Перед Днем благодарения она всегда немного не в себе, но в этом году окончательно сошла с ума.
Сошла с ума от любви.
— Правда?
— Обычно мы оставались на праздники здесь, а теперь потащимся в Аризону, чтобы повидаться с моим папой.
Жаль, у меня нет лямок рюкзака, потому что я ошарашен. Спокойно, Джо.
— Ну, может, в Финиксе тебе понравится…
Она лишь хмыкает в ответ — мол, ну да, как же.
— А вы чем займетесь в дурацкий День благодарения?
Сборником эссе Франзена и пиццей из микроволновки.
— Сяду на паром и поеду на материк; хочу поработать волонтером в столовой для бездомных.
Суриката приветственно машет женщине, сгребающей листья, та машет в ответ, — мы ведь нормальные. Это нормально. А потом она, что называется, меня подловила.
— Вы же сказали, что ненавидите города. А здесь благотворительных столовых нет, вы же в курсе?
— Ненависть — слишком сильное слово, Номи. И в Бейн-бридже мне нравится, но в такой день приятно помогать нуждающимся.
Номи смотрит вперед.
— Любовь никто не называет сильным словом.
Она под кайфом? Нет. Всего лишь передозировка стихов этого Клиболда и одиночество.
— Гм… Как думаешь, почему?
— Без разницы. Мама запретила мне говорить, что я ее ненавижу, а я ненавижу ее за то, что снова отобрала у меня книгу про «Колумбайн» со всеми записями, а еще за то, что тащит меня в Финикс. Тут кто угодно взвоет. И не надо мне заливать, что мама обо мне заботится. Неправда! Она лицемерка. Она бесится из-за «Колумбайна». Она бы радовалась, выбери я какой-нибудь дурацкий романчик про нянек. Уж простите, но «Колумбайн» вне конкуренции. Это лучшая книга в мире.
Я скучаю по временам, когда был подростком, по непоколебимой уверенности в том, что нашел нечто, придающее всему смысл. Ты хотела от меня проявлений сочувствия, поэтому я поддакиваю Номи — мол, я тоже люблю эту книгу. Она смотрит на меня. Недоверчивый взгляд Сурикаты. И неудивительно. Взрослые вечно врут. Но только не этот взрослый!
— Ладно, — говорю я. — Мне запомнился эпизод, где рассказывается про Эрика и его условно-досрочное освобождение, как легко ему было убедить вроде бы умных взрослых в своей нормальности. Вот в чем проблема этой страны — система так называемой справедливости работает неэффективно.
Я хочу обсудить некомпетентность соцработников, однако Сурикате плевать на идиота Эрика, и поэтому у нее нет друзей: она не улавливает, когда собеседник хочет сменить тему. Она снова разглагольствует о стихах Дилана, и я вижу свой шанс протянуть ей руку помощи.
