Я зол на них, я жалею тебя. Из всех мест они для своих грязных делишек выбрали гребаный Форт-Уорд. Лосось шипит, на стейке пузырится жир, и Меланда права. Она знает мой секрет, я знаю ее секрет. Могу ли я довериться Меланде, Мэри Кей? Могу ли я отпустить твою лучшую подругу на все четыре стороны?
Я никогда не хотел ее убивать, да и никого не хотел убивать. Сложно представить, как она поднимается по лестнице, едет в аэропорт и начинает жизнь с нуля. Впрочем, когда-то мне сложно было представить, что рядом появится женщина вроде тебя, и я должен поступить правильно.
Я скармливаю твоей лживой крысе всевозможные похвалы заглавными буквами («ТЫ ПРОСТО БОГ!») и включаю Сэма Кука, чтобы продезинфицировать барабанные перепонки.
А потом — дверной звонок.
Моим звонком нечасто пользуются — вдруг это Клубничный Убийца? Может, Фил? Как он вычислил мой адрес? Я не люблю звук дверного звонка, а он раздается вновь, а потом я слышу стук. Неужели твоя крыса выведала, где я живу, и теперь звонит и колотит кулаком в дверь? По коже бегут мурашки.
Я не смотрю в глазок и не убегаю. Вспотевшей ладонью берусь за ручку.
Это ты.
19
Ты мокрая — идет дождь — и дикая; ты врываешься в мой дом.
С волос вода капает на плечи, твоя блузка промокла, я вижу очертания бюстгальтера, и ты шагаешь по моей гостиной (запер ли я дверь в подвал?), и молчишь. Молчаливая и закрытая, как моя «Комната для шепота», знаешь ли ты про Меланду? Знаешь ли ты про Джея? Не стоило мне нокаутировать Меланду и приносить ее домой. Лучше б она попробовала оклеветать меня («Девушка — это пушка»), тогда ты встала бы на мою защиту. Ты доказала бы, что она заблуждается. Однако я позволил страху взять верх, а ты падаешь на мой красный диван и смотришь на меня как на мошенника.
Киваешь на мое большое красное кресло.
— Сядь, — говоришь мне, словно отдаешь команду собаке. — Сидеть.
Больше ты не произносишь ни слова. Стягиваешь блузку через голову, и перед моими глазами всплывают картинки: я впервые дрочу (Бланш Дюбуа
[23], ты моя любовь навеки), я впервые вижу настоящую женщину обнаженной (моя мать упала в ванной, и внизу у нее оказались волосы, а вверху — грудь), я впервые занимаюсь сексом (миссис Моника Фонсека), — а еще Сэм Кук из проезжающей мимо машины, и песни «Иглз» летней ночью, когда их любят даже те, кто ненавидит «Иглз».
Ты пришла не за тем, чтобы меня арестовать, и хотя ты даже не понимаешь, сколько я трудился ради этого, вот ты здесь, снимаешь юбку, стягиваешь колготки (О боже, Джо. О боже…), и твоя мураками так близко, что я чувствую ее запах. Ты садишься на диван, я порываюсь встать, но ты приказываешь сидеть и смотришь на мои брюки, поэтому я расстегиваю ширинку — можно? Да, можно.
Твои глаза следят за дорогой, твои руки на руле, мы мчимся в загородный домик, и твои соски набухают (О боже, Джо. О боже…), и страницы твоей книги слиплись. Они были скрыты, как твои ноги под колготками, а взгляни на себя сейчас. Ты открыта. Трепещешь. О боже, Джо. О Джо. Ты запускаешь пальцы внутрь — для меня, из-за меня…
Я снова хочу подойти. Хочу быть ближе, а ты снова меня останавливаешь. Сидеть.
Ты не впустишь меня сегодня, ты все еще замужем, но я внутри тебя, в твоей голове, и ты пришла, чтобы научить меня, а я твой ученик, и весьма прилежный. Этот палец там, большой здесь — и твои колени подгибаются, ты финишируешь первой (девочки вперед), сворачиваешься в клубок и прячешь лицо в красной подушке. Ты знаешь, что я близок, и ты наблюдаешь, твои глаза над красной подушкой, и я кончаю от твоего взгляда.
Ты вздыхаешь.
— О боже, Джо…
Мы молчим. Мы не двигаемся. Наши тела гудят. Воздух загустел от нашего пота, нашего дыхания. Мне тебя обнять? Пожать тебе руку? Я хорошо тебя изучил и все же не знаю тебя обнаженной, и тебя привели сюда множество дорог — вдруг ты испугалась? Вдруг я уже превращаюсь для тебя в анекдот? Мол, и вот однажды я появляюсь у него на пороге и трогаю себя, пока он дрочит, — тогда-то я и поняла, что пора к семейному психологу. Уровень серотонина резко падает. Что мне сказать? Что мне делать? Принести воды? Накормить ужином? А потом ты смеешься.
— Ну вот, теперь мне неловко…
— Не вздумай. Мне понравилось.
— Правда?
— Правда.
Ты — лисица, а лисам необходимо двигаться, поэтому ты поднимаешь свои колготки с пола и говоришь мне, что ничего подобного не делала (ты считаешь себя обязанной это сообщить). Я иду к тебе через комнату и забираю у тебя колготки. Вдыхаю аромат хлопковой вставки, которая прикасалась к тебе весь день напролет. Впрочем, я джентльмен. Ты хочешь одеться, поэтому я возвращаю тебе колготки, и ты хохочешь.
— Грациозно надеть колготки невозможно.
Я провожу рукой по твоему бедру.
— Вынужден не согласиться.
Ты отстраняешься, я убираю руку. Ты натягиваешь колготки и поправляешь прическу.
— Ничего себе, — говоришь. — Не знала, что ты играешь на гитаре.
— Немного. — Надо было спрятать чертов «филеденец». — И это не серьезно. У меня еще есть гобой. И флейта.
Ты улыбаешься.
— И ты играешь на них одновременно, да?
Мы снова улыбаемся — я вытащил нас из ямы. Веду тебя к дивану, к нашему красному ложу. Мы сливаемся друг с другом. У тебя тихий, испуганный голос.
— Я не знаю, что теперь нужно сказать…
— Можешь ничего не говорить.
Словно снег на Кедровую бухту, опускается тишина. Мы познаём, каково быть наедине. Ты чувствуешь то, что чувствую я. Тепло. Безопасность.
Может, не стоит признаваться, однако ты здесь. Ты пришла.
— Когда мы впервые поговорили по телефону, прежде чем начать работу в библиотеке… я купил кашемировый свитер.
— Правда?
— Правда. Тогда я этого не осознавал, но я пришел домой, надел свитер, и возникло чувство… напоминающее о тебе.
— Как тебе известно, этот свитер мне нравится.
В комнату вальяжно входит Оньк, и ты сияешь.
— О господи, — выдыхаешь ты, — в жизни он еще симпатичнее. Иди сюда, малыш…
Оньк покидает комнату (гребаные кошки), и ты прижимаешься к моей груди, а я целую твою макушку.
— Наши котята милые.
Ты гладишь мою грудь.
— Мне нравится, как это звучит. Наши котята…
В девяностые мы могли бы так же лежать на пляже, а в девяносто лет будем так же лежать на больничных койках, и в нас соединяются юность и старость. А потом ты похлопываешь меня по руке.
— Джо, мне, вероятно, лучше уйти.
