Я удерживаю тебя.
— Тебе, вероятно, лучше не говорить «вероятно» так часто.
Я получаю «неуд» по разговорам на подушке, а ты выскальзываешь из моих объятий, встаешь и надеваешь юбку. Как мне тебя остановить? Ты надеваешь одну туфлю, тянешься к другой и вздрагиваешь.
— Что это за шум?
«Комната шепота» не пропускает звук (почти), и лучше бы шумела не собачка.
— Видимо, у меня завелась мышь.
— Тогда можешь не волноваться, Оньк разберется. Похоже, он среди вас самый крутой.
Ты уже полностью одета, а я еще лежу на диване — большая ложка, оставшаяся без маленькой ложечки — и не могу прочитать выражение твоего лица. Это вина? Сожаление? Ты что-то бормочешь про гуманные мышеловки, будто даешь советы в сообществе образцовых домовладельцев на «Фейсбуке», а я киваю, будто мне сейчас есть дело до гребаных мышей.
Я встаю. Прикоснуться к тебе? Обнять тебя?
— Ты не проголодалась?
Ты снова вздрагиваешь и говоришь, что тебе, вероятно, пора уходить, а потом смеешься из-за моих слов про «вероятности», и мне, вероятно, пора строить машину времени, потому что я все испортил. Последствия.
— Видишь, Джо, вот в чем проблема. — Ты открываешь дверь, приоткрываешь рот, смотришь на меня, отворачиваешься. Просто скажи, Мэри Кей. — Тебе, вероятно, лучше не быть таким идеальным… Хм… До скорого, да?
— Да, — говорю я. — До скорого.
К нам подкрадывается Ушк, трется о твою ногу, а ты поднимаешь его и воркуешь:
— Господи, Ушк, ты самый милый! Ты лучший в мире котик, да, ты такой…
Ты ошибаешься: Ушк — самый прилипчивый, а самый милый — Чески. Однако я не ставлю под сомнение твои слова, и ты уходишь прежде, чем я брякну очередную глупость, — и ура! Ты назвала меня идеальным, и я планирую таким и оставаться. Будь я твоим котом, меня звали бы Идеал.
Дверь закрывается, и я прислоняюсь к ней лбом. Я хочу, чтобы ты принялась колотить в дверь и просить меня о продолжении, но я сдерживаюсь. Идеальные мужчины не страдают жадностью. Они умеют испытывать благодарность. Я иду на кухню и, открывая шкафчики, воспроизвожу в голове каждую наносекунду нашего (почти) первого раза. Кладу на тарелку кусок пережаренного лосося и почерневший стейк. Ставлю на поднос кетчуп «Хайнц». Добавляю пару кексов — и роскошный ужин готов.
Бросаю взгляд на красный диван. Ты была там. Скоро ты придешь опять.
Открываю дверь в подвал. Поднос тяжелый, и каждый шаг дается непросто. В то же время упасть я не боюсь. Ведь я не иду. Я плыву, не касаясь пола. Идеально.
Потом я начинаю спускаться по лестнице — и останавливаюсь. Что-то случилось. В комнате тихо. Безжизненно.
А потом я вижу Меланду. Она лежит в «Комнате шепота» ничком. На полу, на стеклянных стенках кровь, телевизор валяется рядом. Его экран разбит.
Я роняю поднос и кричу:
— Меланда!
Нащупываю в кармане ключ, бухаюсь на колени рядом с ней… и я опоздал. Она использовала осколки от экрана, и там кровь, столько крови, и я трясу Меланду за плечи. Цепляюсь за надежду.
— Меланда, — шепчу я, — ты меня слышишь?
Но ее сердце не бьется, я зря трачу время. И тут понимаю, что кровь на стекле — не просто брызги. Это послание. Собственная кровь послужила ей чернилами. Краской. Ее последние слова, ее прощание:
«Одинокая белая женщина».
20
Это не просто небольшое нарушение закона. Это преступление, и Меланда — акула внутри моей акулы, тело в моем доме, и появилось оно вовсе не так, как я планировал. Если б ты не пришла…
Нет, ты не виновата. Преступление совершила Меланда. Не ты. Не я. Меланда.
На сочувствие сейчас нет времени. Она решила покончить с собой, а мне оставила всю грязную работу. Я выключаю камеры видеонаблюдения и удаляю записи: не люблю подглядывать, а если какой-то хакер-вуайерист уже полюбовался самоубийством Меланды — значит, цель достигнута.
Виновата только она. Не я.
Ее уже не вернуть, и мне даже хочется снова убить ее за то, что она совершила. Ее кровь на моих пальцах, на стенах моей «Комнаты шепота», и Меланда оказалась в этой комнате, потому что напала на меня. Я беру ее телефон. Позвонить в службу спасения я не могу. Системе кривосудия верить нельзя (уж мне ли не знать!), и похоронить Меланду во дворе я тоже не могу — по соседству живет говноглазая Нэнси, большая охотница до сплетен… Я улыбаюсь. Я ненормальный? Нет. Смех на похоронах — обычное дело. Мы смеемся над смертью, потому что нам это необходимо. По горькой иронии судьбы, пока Меланда убивала себя, я был наверху с умной, решительной женщиной, которая вполне могла бы оказать помощь.
А теперь — можно оттащить тело к причалу и сбросить в воду, только вот скоро начнется отлив. Можно положить Меланду в багажник и поехать к мосту на триста пятом шоссе, однако мне слишком нравится тот пешеходный мостик. Можно сбросить ее в Мерден-Коув, там и так постоянно стоит смрад, но как быть с отливом?.. Меланда — «Одинокая белая женщина» — не удосужилась подумать о том, что у меня, в отличие от социопата из сериала «Фарго», нет измельчителя древесины. Да и зачем мне чертов измельчитель? Мы же помним финал истории (жуть), а я не намерен отдать концы в какой-нибудь полицейской машине.
Черт тебя дери, Меланда, почему я? Почему в моем доме?.. Догадываюсь, у нее были причины. Я читал ее переписку (хотел досконально изучить тебя) и ее дневники (хотел знать все, что она скрывала от тебя). Совсем недавно, пару недель назад, она страдала из-за того, что так и не родила ребенка.
Может, я и хотела бы одного, но потом я захожу в кофейню «Дрозд», а там сидят самодовольные мамаши с таким видом, будто после родов они стали больше похожи на женщин, чем я, и, хотя они воображают себя невероятно ИНТЕРЕСНЫМИ, на самом деле СКУЧНЫ до зевоты, и как я могу быть одной из них? Уф, Мэри Кей повезло, что она родила раньше, чем материнство превратилось в мученичество, и да, мы в курсе, у них есть мужья, которые — подумать только! — без напоминания не могут даже кнопку на посудомоечной машине нажать, зато у них есть мужья. Мэри Кей повезло, а мне — нет, лол. Преодолевай! Дыши.
Преодолеть она не смогла — и вот что в итоге сделала с нами. Одинокая белая женщина…
Конечно, одиноким приходится нелегко. Нам всем нужно как-то справляться. Однако Меланда слушала песни Карли Саймон о трудностях отношений почти девять тысяч раз, и разве хоть что-нибудь усвоила? Допустим, песня о преступлениях и проступках. Можно разбить окно, сжечь суфле, но не разрушать же себя! Получаешь новый шрам и двигаешься дальше. Совсем рядом Сиэтл, и разве не за это его любят? Садишься на паром, идешь в город и находишь, черт возьми, какого-нибудь Фрейзера или даже Найлза, только не совершай глупостей. Не покидай этот мир и не ходи в «Дрозда», если там снуют говноглазые мамаши с младенцами.
