Я ее не убивал. Я не виноват.
Сердце стучит все чаще и громче, по лбу катится пот, и с каждым шагом, ставя одну ногу перед другой, я все устойчивее, мои мышцы приспосабливаются. На секунду я поддаюсь ярости. Гнев убивает эндорфины.
Мэри Кей, я, черт возьми, ни в чем не виноват. Я ничего дурного не сделал.
Я прохожу мимо ограждения из сетки, и черные камни на меня ополчились, они пытаются сбить меня с ног, однако я несгибаем и шагаю вперед, пока тропа не делает прыжок в сторону. Вижу слева пропасть — не такую глубокую, как хотелось бы, но сойдет и такая — и схожу с тропы. Я джентльмен, я стараюсь нести ее, а не тащить, хотя склон очень крутой (ты была права), и в конце концов выбиваюсь из сил.
— Прости, Меланда.
Бросаю тело, оно катится вниз, по пути с него слетает одеяло, и на меня накатывает ужас от того, что она натворила.
Я сбегаю по холму, чтобы снова завернуть труп. Не люблю открытых шкатулок.
Как ты и говорила, земля влажная и рыхлая («Я серьезно, Джо, не сходи с тропы!»), и я копаю землю лопатой — еще раз спасибо магазину для туристов — и голыми руками. Вспоминаю урок гончарного дела в третьем классе и поездку на пляж, когда мне было восемь или девять лет, — я копал и копал без устали, а крабов так и не нашел. Я роюсь в земле, как собака, как мой сын, как юная Меланда у моря, загорелая и полная надежд на будущее, похожая на молодую Карли Саймон, и под моими ногтями грязь, и грязь смешана с кровью.
Я не виноват, Мэри Кей. Я этого не делал.
Помогаю Меланде устроиться в ее постели, накрываю слоем земли и засыпаю опавшей листвой. Она хотела бы лежать здесь. Она хотела дать что-нибудь обществу (будущее за женщинами!), и ее инкубатор принесет плоды. Я горжусь результатом. Здесь она обретет покой, удобряя землю, которую так любила, что никак не могла покинуть.
Я сделал то, что должен был. Ее вечная обитель — моя работа, мое сострадание, мой пот.
Я касаюсь пальцами губ, касаюсь листьев над Меландой.
— Сладких снов, Руби. Покойся с миром.
Вытираю руки о рубашку — ее потом нужно будет сжечь. И тут меня ослепляет белый свет. Это не молния. Свет искусственный. А где искусственный свет, там и люди.
— Улыбочку, Голдберг.
21
Я узнаю голос — за мной следил Клубничный Убийца. Он один. Я один. Это мрачная версия стихотворения об одиноком человеке, который бредет вдоль кромки моря, не надеясь на спасение, и вдруг видит вторую пару следов на песке. Клубничный Убийца пришел не для того, чтобы меня спасать. Он пришел меня уничтожить. У него фотоаппарат, фонарик и пистолет — такова моя расплата за то, что, заботясь о Меланде, утратил бдительность. Расплата за то, что хотел упокоить ее душу. Я добираюсь до тропы, у меня перехватывает дыхание — неужели я здесь погибну?
— Я не… Это не то, что ты думаешь, — говорю.
Даже я понимаю, как глупо звучат мои слова, и я сам не раз слышал их в фильмах. Но я-то сказал правду. Клубничный Убийца направляет на меня пистолет.
— Повернись, руки за голову, друг мой. А теперь шагай. Не торопись.
Так выражаются копы, хотя коп не стал бы называть меня своим другом.
Смотрю на звездное небо и медленно иду вперед, чувствуя, как в спину мне упирается холодное дуло. По тропинке, усеянной кочками и рытвинами, мы спускаемся к стоянке. Это всё? Вот так и придет мой конец? Лав победила? Я запинаюсь о камень и теряю равновесие, Клубничный Убийца хватает меня за плечо. Я выпрямляюсь и снова шагаю в темноте. Неужели я вернусь в тюрьму? Я уже планировал нашу с тобой свадьбу, а теперь этот мягкотелый болван меня просто похоронит?
Наконец в поле зрения появляется стоянка, на ней очертания двух машин. Сейчас бы устроить побег, но впереди широкая дорога, а я на прицеле у этого урода. Потом, прежде чем я успел представить будущее рядом с тобой и сделать марш-бросок в сторону леса, мой затылок взрывается болью, и рождественские огни в небе разом гаснут.
* * *
Просыпаюсь с шишкой на затылке, в горле пересохло. Темно, вокруг непроглядная темнота, но я точно не у дверей в райские кущи. Чувствую запах крови и вкус пончиков, хочу домой, только я уже дома. Я в своей «Комнате шепота», и затылок пульсирует.
Я блуждаю во тьме, возможно истекая кровью. Недавно здесь умерла Меланда, земля ей пухом; неужели я следующий? Нет, я не стану следующим. Я тебе нужен. Прошло несколько часов (кажется), и ты, должно быть, прочитала послание Меланды и, должно быть, сейчас отчаянно нуждаешься во мне, ищешь меня, и я поднимаюсь на ноги. Колочу по стене, измазанной кровью (осторожно, Джозеф), и мои вопли перекрывает пение («Меня называют космическим ковбоем…»
[24]); Клубничный Убийца оказался одним из тех засранцев, которые знают эту складную песенку наизусть. Он играет на моей гитаре (по крайней мере, пытается), а я сильнее барабаню по стеклу, как покойная Меланда. Гитара стихает, и тут же включается свет.
Его волосы гладко зачесаны назад, больше никакой кепки с эмблемой регаты «Фигави». Он качает головой и говорит:
— Ох, боже мой, боже… Тебе не мешало бы здесь прибраться.
Кровь не моя, беспорядок не моих рук дело, и здесь погибла женщина, взгляни на ее послание. Одинокая белая женщина. Меланда словно предвидела будущее, словно знала, что мне понадобится напоминание, — но я не настолько сломлен, как она.
— Слушай, — говорю я, — произошло большое недоразумение.
— То есть ты не бросал труп с обрыва, друг мой?
И да, и нет, но сначала мистер Муни посоветовал бы изучить своего врага.
— Кто ты?
Он делает пассы руками, как хиппи на караоке-вечере в «Пегасе».
— Оливер Поттер. Есть музыкальные пожелания?
Нет у меня пожеланий, и шутка его мне не нравится; он вертит в руках мою гитару, и у него тонкогубая улыбка Патрика Бэйтмена из «Американского психопата», Мэри Кей, в его жилах ледяная вода. Он издевается надо мной («Кто настраивал эту гитару?»), а мне нужно сосредоточиться.
Я бывал здесь раньше и выбирался («Освободи себя, Джозеф. Ключ у меня»). Он ударяет по струнам, микрофон издает громкий свист, Оливер морщится.
— Прощу прощения, друг мой.
Настоящие психопаты не бывают столь обходительны. Оливер лишь притворяется психом. У него есть «Глок» — рядом ствол, барабан револьвера, — однако мое оружие куда лучше. У меня есть мозги.
— Итак, — говорит он, — просвети меня, Голдберг. Ты убиваешь лучшую подругу… — Ложь. Я не убивал Меланду. — А потом покоряешь сердце мамаши-библиотекаря игрой на шестиструнке. Затем Лав начинает тебя ревновать, и вот вы снова вместе. Таков твой план?
