Пифагор остановился и посмотрел по сторонам, размышляя, продолжать ли путь или пора возвращаться. Они гуляли по лесным тропинкам всего двадцать минут, но начинало темнеть. Он повернулся к Акенону.
— Мне выпало счастье иметь лучшую семью, которую только может желать мужчина. Моя жена и трое детей — дар богов. У нас, членов братства, очень тесные связи друг с другом.
В глубине его золотистых глаз затеплился мягкий свет, и на мгновение у Акенона закружилась голова, словно он заглянул в бездну. Голос великого учителя звучал по-новому.
— Одна из главных заповедей учения — узы дружбы священны. Все мои единомышленники — также мои друзья, мои братья… — Мгновение он колебался, словно не был уверен, стоит ли продолжить. — Но внутри каждого круга имеются свои круги.
Они помолчали. Казалось, обступивший их лес ожидал дальнейших слов Пифагора. Акенон внимательно посмотрел на учителя, понимая, что они вот-вот коснутся причины его тревоги.
— Внутренний круг общины состоит из учеников, которые пробыли подле меня дольше других. И больше других способны усваивать и развивать мое учение. Еще три недели назад этот круг составляли шестеро великих учителей. Один убит, осталось пятеро. — Пифагор поднял глаза, разглядывая темнеющее небо. — Пора возвращаться.
На обратном пути Акенон с трудом различал неровности на дороге и старался ставить ногу туда, куда ставил учитель. Пифагор упомянул об убийстве, но сразу умолк, чтобы не нарушить своего обязательства не говорить о деле. Или это была тонкая попытка манипуляции?
Акенон почувствовал себя виноватым.
Однако в чем он провинился?
Он вовсе не обязан заниматься этим делом… разве не так?
На ум приходили картины из детства. Ему тогда было тринадцать лет. Он снова видел, как смеются отец и Пифагор. Нет сомнений, отец очень ценил Пифагора. Акенон и сам любил с ним общаться, когда учитель бывал в Египте. И сейчас внимательно за ним наблюдал. Пифагор был почтенным старцем. Его борода и длинные белые волосы сияли в полутьме, как и льняная туника.
Нет, внешность тут ни при чем.
Печаль Акенона заключалась в другом: он чувствовал, что должен помочь Пифагору… хотя… что если учитель использует свои таинственные способности, чтобы повлиять на его чувства? Он старался размышлять трезво. Нет, дело не в этом. Он должен помочь Пифагору, потому что уважает его и ценит то, что он делает. Потому что знает, что этот человек желает мира между людьми и городами. А заодно и в память об отце, убийц которого он так и не поймал.
— Расскажи мне еще что-нибудь об этом убийстве.
Учитель повернулся к Акенону.
Тот внимательно посмотрел на его лицо, пытаясь различить проблеск радости, но не нашел.
— Боюсь, рассказывать не о чем. Органы порядка расследовали его в течение нескольких дней, не добыв ни одной улики. — Мгновение Пифагор размышлял, вспоминая трагедию, и взгляд его помрачнел. — Я собрал в Храме Муз шестерых моих самых верных учеников и впервые заговорил о преемнике… — Он остановился в нерешительности. — Акенон, все это чрезвычайно секретно. Если кто-то другой узнает о том, что я тебе говорю, последствия могут быть катастрофические.
Акенон кивнул. Глаза Пифагора перехватили его взгляд, и ему снова почудилось, что учитель читает его мысли.
— Мы выпили немного вина, — продолжал Пифагор. — Каждый пил из своей чаши. А через несколько секунд Клеоменид, сидевший от меня справа, упал замертво. Видимо, его отравили. Мы сохранили его чашу в качестве доказательства; стражи закона осмотрели ее и сказали, что яд был в вине. Они уверены, что его отравили корнем мандрагоры.
Акенон нахмурился. Он был знатоком всех видов веществ, как полезных, так и ядовитых, и знал, что существуют различные виды мандрагоры, действие которых также отличается.
— Вы сохранили чашу или остатки вина, которое пил Клеоменид?
— Вино пролилось, но чашу я храню у себя, не позволил ее забрать. Я уже тогда подумывал, не прибегнуть ли к помощи со стороны, поскольку боюсь, что врагом может быть кто-то из жителей Кротона или даже членов общины.
— Ты кого-то подозреваешь?
Старик покачал головой. Они приближались к портику, ведущему в общину. Несмотря на то что поблизости никого не было, Пифагор приблизился к Акенону и понизил голос.
— Явных подозреваемых у меня нет, а значит, я подозреваю всех. Это может быть кто-то из внешнего мира, подговоривший кого-то из наших, или кто-то из членов общины. Должен признаться, что под подозрением все кандидаты в преемники, все ученики, которые были в ту ночь со мной. — Он кивнул в сторону общины. — Скоро ты с ними познакомишься, потому что ужинать мы будем вместе. Это люди, которым я доверяю больше всего, однако Клеоменид был главным кандидатом, и его смерть значительно повышает шансы других. Тем не менее никто из них в точности не знал, кого я собираюсь назначить преемником. Я никому не сообщал об этом, да и твердого решения пока не принял.
Перед тем как войти в общину, Пифагор остановился и в последний раз повернулся к Акенону. Его голос превратился в шепот.
— Не хочу тебя обманывать, Акенон. У нас очень сильные политические враги. С другой стороны… — Он на мгновение притих, подбирая слова. — Ты должен знать, что высшая ступень моего учения дает власть над природой и над людьми. Власть, пределы которой мы до сих пор не постигли.
Акенон сглотнул слюну, и в заключение Пифагор добавил:
— Враг может быть чрезвычайно опасен. И я знаю, что он снова попытается кого-то убить.
Глава 16
18 апреля 510 года до н. э
Красота чисел — выражение их силы.
Силы, о которой догадываются лишь немногие, а он овладеет сполна.
Положив на стол свежий пергамент, на внешней стороне он набросал тетрактис, а затем принялся чертить линии и треугольники. Штрихи постепенно превращались во все более сложные фигуры. Он заметил, что разум покидает материальное измерение и начинает диалог со скрытыми силами природы.
«Пифагор, твой подход неверен», — подумал он.
Он все еще помнил время, когда считал Пифагора высшим существом. Сначала философ ослепил его, но с годами он привык к этому блеску и постепенно оставил позади великого учителя, столь почитаемого толпой.
«Я сокрушу вашего учителя и подчиню вас своей воле», — загадал он.
Экстаза он на этот раз не достиг. Его дух омрачало беспокойство. Пифагор рассчитывал на помощь извне, на этого египтянина — угрозу, серьезность которой ему предстояло определить. Пока он знал только его имя, но скоро он увидит его внутренний мир, узнает его свойства, его природу.
Он глубоко вздохнул.
Его тело было куколкой, из которой вот-вот вылупится бабочка.
Когда метаморфоза завершится, у него появится сила, присущая лишь богам.
