Затем случилась чистка — по крайней мере, символическая. Ранним вечером 16 октября 1834 года небо осветилось красным заревом. Вскоре, к изумлению и восторгу взволнованных наблюдателей, стало ясно, что горит здание парламента. Для кого-то это стало самым запоминающимся событием в жизни — видеть, как огонь пожирает центр управления империей. Многие сразу решили, что это заговор. Но кто за ним стоял: католики или, хуже того, ирландцы? Может быть, французы или русские? Радикалы или профсоюзные деятели? Другие считали, что огонь послан рукой Господа в наказание за принятый два года назад Закон об избирательной реформе. Для третьих пожар стал долгожданной переменой к лучшему. Старый парламент был тесным старинным зданием, пропитанным сыростью и зловонием, а его запутанные коридоры как будто олицетворяли собой все проволочки и бесцельные извивы законотворческой деятельности. Пострадали также ближайшие окрестности, которые архиепископ Вестминстера кардинал Уайзмен описывал как «лабиринт переулков, дворов, тупиков и трущоб, гнездо невежества, порока, разврата и преступлений». Слово «трущобы» появилось недавно, но все интуитивно понимали, что оно означает.
Многое из этого было уничтожено пожаром, распространившимся так широко и бушевавшим с такой силой, что в полночь стало светло как днем. «Это была совершенно волшебная сцена», — вспоминал один наблюдатель (снова подтверждая, что под тонким налетом рациональности в душе человека XIX века скрывалось царство чудес и магии). Когда отдельные части здания рушились, некоторые зрители аплодировали, как будто во время представления. Художник Бенджамин Хейдон писал: «Людей охватило необычайное чувство единства — все обменивались шутками и радикальными остротами». В моменты душевного подъема лондонцы XIX века проявляли свои настоящие чувства: «Перекинулось на палату лордов», «Похоже, горит решение по Закону о бедных», «А теперь и сами законы». В пятницу утром первые лучи солнца осветили картину разрушения. Расписанная палата и библиотека палаты общин сильно пострадали. Главный фасад палаты общин и аркада перед палатой лордов полностью сгорели, стены лежали в руинах, крыши провалились.
Не успел дым развеяться над Вестминстером, как король сообщил Мельбурну то, о чем все знали или хотя бы догадывались: кабинет вигов, парализованный отставками и уходами, не в состоянии осуществлять управление страной. Влияние администрации в палате общин было настолько слабым, что королю пришлось снова призвать на пост первого министра герцога Веллингтона. Однако тот отказался и порекомендовал вместо себя Роберта Пиля, которого все партии считали наиболее заслуживающим внимания из всех претендентов. Тот факт, что Пиль был не вигом, а тори, не имел никакого значения. Неоднозначную реакцию, однако, вызвало то, что король фактически сверг свое правительство, никак не согласовав этот вопрос с парламентом или с общественностью. Ни один монарх в дальнейшем не решался повторить подобный эксперимент.
Тори во главе с Робертом Пилем долго ждали этого момента. Виг или тори, Пиль был тогда единственным человеком, способным проводить последовательную политику и твердо придерживаться принципов. Поскольку он в это время находился в Италии, его обязанности временно взял на себя Веллингтон. Герцог принял управление страной точно так же, как принял бы командование в армии. С середины ноября до начала декабря он занимал все государственные должности. Его называли диктатором, а не временно исполняющим обязанности, но он не обладал и сотой долей яростного честолюбия Кромвеля. Ему просто нужны были порядок и эффективность. Это было время самых разнообразных домыслов, и в своем романе «Конингсби» (Coningsby; 1844) Дизраэли так вспоминал зиму 1834 года: «Сколько надежд, сколько страхов, как высоки ставки!.. Все, кто был у власти, и все, кто стремился к власти, все, кто имел что-либо, и все, кто рассчитывал что-либо иметь, оказались на виду».
Спешно возвратившись из Рима, Пиль попал в страну, уже готовую к всеобщим выборам. Он чувствовал витающие в воздухе настроения. По мнению Мельбурна, избирательная реформа, «если только в ней не было абсолютной необходимости, была наиглупейшим решением из всех возможных». Однако для Пиля это был решающий шаг, итогом которого стало создание нового электората. Теперь перед ним стояла задача заинтересовать этот новый электорат программой ограниченных реформ. Он обладал трезвым, хотя и неутонченным умом и, по его словам, подходил к решению политических проблем как к математическим уравнениям.
Он внимательно изучил сложившиеся обстоятельства. За последние двадцать лет обязанности министров значительно расширились, выросла группа парламентских руководителей и специалистов, разбирающихся в экономике, а также внешней и внутренней политике империи. Нужен был первый министр, способный справляться со своими непростыми обязанностями и понимающий требования времени. Расширение парламентской деятельности привлекло внимание общественности — газеты и другие периодические издания в это время имели особенно широкую аудиторию. Они внимательно следили за происходящим и публиковали подробные отчеты, чем способствовали появлению министров нового типа. Одним из первых в их числе был Пиль.
Пиль распустил парламент в последнюю неделю 1834 года, возможно надеясь на то, что это поможет ему усилить позиции своей партии или даже каким-нибудь чудом получить перевес. Затем он направил письмо своим избирателям в Тамворте, тем самым укрепив недавно возникший интерес к формирующемуся общественному мнению. В своем послании он обещал провести серьезную реформу Церкви и государства и заявил, что Закон о реформе явился «окончательным и неотменяемым решением крупного конституционного вопроса». В своем Тамвортском манифесте Пиль подчеркивал, что обращается к «обширному и разумному классу общества», чтобы «открыто и честно изложить общие принципы и взгляды, которых, по-видимому, ждут с нетерпением». Другими словами, он разговаривал с теми, чьим интересам отвечала избирательная реформа 1832 года, и обещал действовать от их имени. В итоге он получил достаточно много парламентских мест — 98, но этого все же было недостаточно, чтобы претендовать на большинство. Кроме того, он столкнулся с дополнительным препятствием в виде союза оппозиционных партий. Присутствующие в парламенте виги, радикалы и ирландцы заключили так называемое Личфилдхаусское соглашение, договорившись объединить усилия ради падения Пиля. Когда 18 февраля собрался новый парламент, Пиль уже знал, что его дни сочтены — не самый лучший знак для нового премьер-министра. Пиль мог удержаться, хотя бы потому, что иначе правительство снова возглавил бы Мельбурн.
За шесть недель было отклонено шесть выдвинутых им законопроектов, и к весне 1835 года королю и первому министру стало ясно, что дело зашло в тупик. Занавес упал, когда парламент отклонил предложенный Пилем акт об ирландской десятине. Один из многих парадоксов этих трудных лет заключался в том, что Ирландия стала причиной падения не одного английского правительства. Однако те без малого сто дней, которые Пиль провел на своем посту, самым благоприятным образом отразились на его репутации как сильного и целеустремленного политика. Кроме того, за это время он помог сформировать Консервативную партию, свободную от привычной реакционности и далекую от шаблонного образа твердолобого герцога, охранителя традиционных ценностей. В The Times назвали его отставку «ужасным национальным бедствием» и осудили «излишнее партийное рвение», которое привело к его падению. Некоторые были недовольны тем, что оппозиционные партии объединились, не имея в действительности никаких общих целей, кроме стремления уничтожить премьер-министра.
