В конце июня 1850 года лошадь сэра Роберта Пиля поскользнулась на дороге на Конститьюшен-хилл. Какое-то время Пиль еще держался, но травмы оказались слишком серьезными. Его смерть нанесла серьезный удар политической жизни страны, хотя Пиль уже давно отошел от партийной политики. Он согласился спасти кабинет от протекционистов, но дальше этого его амбиции не простирались. Принц Альберт искренне восхищался им и старался управлять королевской администрацией в таком же эффективном и современном духе.
Смерть Пиля подняла насущный вопрос. Кто имел право и у кого хватило бы силы духа заменить его, возглавив сторонников свободной торговли? Гладстон, при жизни Пиля остававшийся преданным пилитом, заметил, что он «обладал таким авторитетом, которого не имел никто другой». Он многозначительно добавил, что «моральная атмосфера в палате общин с момента его смерти сильно изменилась и стала совершенно иной». Пиль привносил собой строгость и интеллектуальную уравновешенность, которые никому не удавалось ни превзойти, ни хотя бы воспроизвести.
Трагический случай с Пилем произошел за три дня до того, как один из самых грозных английских государственных деятелей насладился едва ли не самым крупным своим триумфом в так называемом деле дона Пасифико. Пасифико был еврейским дельцом, родившимся на Гибралтаре (и, следовательно, британским подданным), и его дом в Афинах разграбила и подожгла антисемитски настроенная толпа. Другой министр мог бы остудить головы конференциями и компромиссами. Виконт Палмерстон после нескольких месяцев бесплодных переговоров приказал британским канонерским судам начать блокаду и захватывать греческие корабли до тех пор, пока пострадавшему не будет выплачена компенсация. Такого развития событий никто не ожидал. Королева пришла в ярость: с ней не обсуждали этот вопрос и даже не предупредили об этом. Страну поставили в рискованное положение из-за одного человека. Министр иностранных дел должен уйти в отставку. Принц Альберт быстрее разобрался в подоплеке событий. Весной 1850 года он писал Расселу: «Смелость и ловкость Палмерстона нравятся публике и развлекают ее. Даже если его дела плохи, он может представить их совсем в ином свете, приукрасив в свою пользу».
Палмерстон отреагировал с большим хладнокровием: он пока еще не собирался в отставку. Он не питал особенного уважения к королеве и никогда не стремился выслужиться перед ней. Он выступил в палате общин с речью в свою защиту и говорил пять часов подряд, разъясняя, что долг британского правительства — «обеспечить защиту наших подданных за границей… чтобы каждый из них мог, подобно древнему римлянину, избегнуть унижения, сказав: Civis Romanus sum». Это эффектное заключение произвело нужное впечатление на обе палаты, обескураженные растущими размерами Британской империи. Он выиграл диспут с перевесом в 46 голосов.
К концу 1851 года президент Второй Французской республики Луи Наполеон Бонапарт взял в свои руки государственный аппарат и бросил в тюрьму множество своих противников, после чего без помех учредил во Франции Вторую империю, возглавив ее под именем Наполеона III. Английская королевская чета и правительство решили, что им лучше никак не реагировать на эти события, но не таков был Палмерстон. Он ясно дал понять, что одобряет действия Луи Наполеона и считает их единственно возможным решением сложившейся во Франции ситуации. Для королевской четы это стало последней каплей. Дело усугубилось тем, что Палмерстон фактически поздравил Луи Наполеона с успехом, не посоветовавшись предварительно с ними. Это был Пилгерштейн, или «лорд Наждачный Камень», как презрительно называл его Альберт, в худшем своем проявлении. Первый министр лорд Джон Рассел понял, что отступать некуда — ему придется найти нового министра иностранных дел или обойтись вообще без министра иностранных дел, — и приказал Палмерстону уйти в отставку.
Он недооценил этого человека. Палмерстон не собирался тихо уходить со сцены. Вместе со своими союзниками он перешел на другую сторону и присоединился к консерваторам под командованием лорда Дерби, до сих пор больше известного своей страстной любовью к скачкам. «Палмерстон ушел! — восклицал Чарльз Гревилл в своем дневнике от 23 декабря 1851 года. — Действительно, решительно и бесповоротно ушел. Узнав об этом вчера днем, я чуть не упал со стула…» Его преемником выбрали лорда Гренвилла, и королева поручила ему составить с помощью лорда Рассела свод общих правил поведения.
Внезапная смерть Пиля привела многих в замешательство. Сможет ли X. взять на себя руководство пилитами, останется ли за бортом Y.? Удастся ли М. обставить всех и перейти в палату лордов? И если да, что предпримет N.? «В кабинете министров и вообще в политической жизни наступила неразбериха, — писали в Punch. — Все бесконечно спрашивают друг у друга, что происходит, надеясь, что кому-нибудь известен ответ на этот вопрос». После того как Палмерстона отстранили по настоятельному требованию королевской четы, он пообещал, что при первой возможности отплатит «Джонни» Расселу той же монетой. В феврале 1852 года Рассел представил Билль об ополчении, и, когда Палмерстон успешно провел к нему поправку, Рассел подал в отставку. То была месть Палмерстона. В итоге ненадежную позицию первого министра в шатком консервативном кабинете, разделенном на пилитов и протекционистов, благополучно занял лорд Дерби.
Между тем назрел очередной кризис. Осенью 1850 года, вернувшись в Ватикан при помощи французских союзников, папа издал бреве о «восстановлении и расширении католической веры в Англии». Англия и Уэльс делились на двенадцать епархий, а во главе лондонской процессии встал Генри Эдуард Мэннинг, будущий архиепископ, а затем кардинал. В ответ поднялась огромная волна негодования. Королева посчитала это оскорбительным выпадом против своей власти, а премьер-министр лорд Джон Рассел списал действия Мэннинга на излишнее рвение новообращенного.
В письме к епископу Дарема Рассел осудил вмешательство папы как «дерзкое и вероломное». Рассел прекрасно знал, что королева считает его во всех смыслах незначительным человеком, и ему нужен был какой-то крупный повод, чтобы подняться выше. Теперь он нашел этот повод и не собирался его упускать. В своей речи на открытии парламента в 1851 году королева объявила, что готова «решительно оберегать свою власть и независимость нации от любых посягательств, с какой бы стороны они ни исходили». Все взоры обратились на папские апартаменты в Ватикане. Затем Рассел выступил с предложением запретить католическим священникам и прелатам претендовать на какие-либо территориальные титулы и обязать их вернуть подарки, полученные от мирян.
Это, как и планировал Рассел, пришлось по вкусу людям, особенно электорату. В действительности небольшая буря в крестильной купели не принесла никаких серьезных изменений. Впрочем, клич «Нет папистам!» снова объединил англичан, богатых и бедных, религиозных и сохраняющих нейтралитет. Уличные торговцы и подметальщики знали наизусть все протестантские куплеты. Было ясно, что в Ночь Гая Фокса чучело папы будет гореть на костре в числе первых.
Послание папы усилило беспокойство в рядах англикан. Сторонникам старых традиций не нравились успехи ритуалистов в англиканской церкви: их пышные одеяния и кадильницы принадлежали Ваалу. Лорд Шефтсбери заметил, что он «предпочел бы славить Господа вместе с Лидией на берегу реки, чем с сотней облаченных в стихари священников в храме Святого Варнавы». Недавно построенная церковь Святого Варнавы в Пимлико была настоящей сокровищницей католических ритуальных принадлежностей. Там были прекрасные ткани, драгоценности и даже резная деревянная перегородка искусной работы, отделявшая священников от прихожан, — все то, что нонконформисты осуждали как происки Сатаны. Неудивительно, что вмешательство папы вызвало столь резкий протест. «Какое удивительное брожение, — писал лорд Шефтсбери. — Оно ни на йоту не ослабевает, митинг за митингом проходят в каждом городе, во всех уголках страны… Это похоже на бурю, захлестнувшую весь народ… Все разногласия на время как будто отступили перед порывом единого чувства». Проницательный и наблюдательный Бенджамин Дизраэли писал лорду Лондондерри: «Что вы думаете о кардинале Уайзмене? Даже крестьяне считают, что их собираются сжечь заживо и доставить в Смитфилд
[11] вместо их свиней».
