Произошедшее в следующем месяце Балаклавское сражение породило два крылатых выражения: «Тонкая красная линия» и «Атака легкой кавалерии». Оба эпизода отличались некоторой двусмысленностью, и оба можно было истолковать одновременно как триумф и как символ катастрофы. Атака легкой кавалерийской бригады осталась в веках благодаря стихотворению Теннисона, ставшему одновременно и балладой, и одой, и памятником событию, которое в противном случае вскоре забылось бы. Теннисон написал стихотворение за несколько минут, как только весть о происшествии достигла Англии. Он использовал дактилический стих, ритм которого напоминает стук копыт мчащихся галопом лошадей. Атаку британской легкой кавалерии против русских укреплений возглавлял граф Кардиган. Его бригада состояла из 4-го и 13-го полка легких драгун, 17-го уланского полка, 8-го и 11-го гусарского полка. На лошадях не было брони, поэтому они могли двигаться легко и быстро. Солдаты вооружились копьями и саблями, чтобы нанести быстрый и мощный удар. Британской кавалерией командовал 3-й граф Лукан. Кардиган был шурином Лукана, и они презирали друг друга. Британская армия находилась под общим командованием лорда Раглана.
Раглан приказал Лукану развернуть свою кавалерию и помешать русским забрать трофейные пушки из редутов в долине при Федюхиных высотах. Теннисон назвал это место Долиной смерти. Характер ландшафта не позволял Лукану следить за передвижением русских войск поблизости. Легкая бригада видела опасность, но ни один из них не подверг сомнению приказ — все продолжали скакать навстречу смерти. Англичане были слева, а русские — справа, поэтому англичане атаковали почти вслепую. Они просто исполняли приказ. Французские войска проявили больше здравомыслия и оттеснили русских с Федюхиных высот.
Легкая бригада проскакала три четверти мили (1,2 км), прежде чем ее накрыл огненный шквал снарядов и пуль. 670 человек смогли прорваться сквозь заслон русской кавалерии, но затем при восхождении на холм 118 человек были убиты и 127 — ранены. Погибло две трети всей бригады. То была настоящая бойня. Новость о катастрофе дошла до Англии только через три недели: Теннисон прочитал сообщение в The Times от 13 ноября. В газете писали, что произошла «ужасная ошибка», и в стихотворении Теннисона есть строки: «Ошибку приказа солдат не оспорил». Это стихотворение — не погребальный плач и не критика. Оно проникнуто чувством героизма и великолепия, и легкая бригада предстает в нем как группа оживших античных статуй.
Многие современники Теннисона тоже видели эту катастрофу в героическом свете. Это была трагедия — и в то же время триумф. Именно так англичане обычно относились к своим поражениям. И именно поэтому остальные нередко принимали за глупость и безрассудство свойственное им презрение к опасности, доблесть, выходящую за рамки служебного долга, и безразличие к смерти и ранениям. Командующий французской кавалерией заметил: «Британский кавалерийский офицер, по-видимому, совершенно убежден в том, что на войне можно скакать во весь опор и перепрыгивать препятствия так же, как во время охоты на лисиц». Злосчастная атака легкой бригады затмила совершенную ранее в тот же день атаку тяжелой бригады под командованием Джеймса Йорка Скарлетта. Тяжелая бригада вопреки всему штурмовала возвышенность, занятую гораздо более крупным отрядом русских, и одержала триумфальную победу: русские были разбиты. Эту победу, в отличие от унижения легкой бригады, скоро забыли. Могло показаться, что британцы предпочитают героические неудачи героическим успехам.
В сущности, Балаклавское сражение было совершенно не нужно, и самым примечательным в нем стали непонимание, высокомерие и промахи командования. Долина смерти, в которую устремилась легкая кавалерия, оказалась настоящей скотобойней, но театр военных действий — не место для неторопливых глубокомысленных рассуждений. Кто-то расценил атаку легкой бригады как славный подвиг, хотя и доставшийся дорогой ценой. Другие по-прежнему считали ее несвоевременной, непродуманной и неорганизованной.
За Балаклавой последовало третье из адского трио сражений — окутанная непроницаемым гибельным туманом Инкерманская битва. Один бригадный генерал вспоминал: «С нашей стороны борьба была сумбурной и отчаянной. Полковники вели небольшие отряды и сражались как младшие офицеры, капитаны — как рядовые. Вступив в бой, каждый становился сам для себя генералом». Когда туман рассеялся в лучах зимнего солнца, на поле боя остались горы мертвых и умирающих.
В батальонах 73 человека из каждой сотни погибали от голода или холода. И это были войска самой богатой страны мира. Оставалось лишь признать, что они с честью выполнили свой долг — чего нельзя было сказать о стране, отправившей их в Крым. Новобранцы часто погибали первыми. Дорог не было. Топлива не хватало. Не было полевых лазаретов, а госпитали на кораблях были переполнены. В одном госпитале за месяц умерло более половины пациентов. В другом, где 2000 человек страдали дизентерией, было выстирано только шесть рубашек. Крым был гнойной раной. Принц Альберт написал в меморандуме: «У нас нет генералов, обученных и имеющих опыт исполнения обязанностей своего ранга, нет генерального штаба или корпуса, нет полевых линий связи и лазаретов, нет вещевых обозов, нет людей, обеспечивающих транспортировку и ремонт…» Инкерманское сражение вошло в историю как «солдатская битва» — рядовые бились один на один и стенка на стенку, как когда-то бриты с англосаксами. Солдат, заблудившийся в тумане на поля боя, — один из вечных образов Крымской войны.
Наступала зима. Сражения прекратились, и главной задачей теперь стала осада Севастополя, который держали русские защитники. Город был хорошо укреплен, его оборону было очень трудно прорвать, а трудности со связью усугублялись плохой погодой и плохим знанием местности. В окрестностях Севастополя правили болезни и лишения. Однажды разразилась свирепая буря, не утихавшая три дня. Сведения об умирающих и раненых передавали в Лондон и другие места с помощью электрического телеграфа. Корреспондент The Times Уильям Говард Рассел отправлял в газету честные, неприукрашенные отчеты о царящих в зоне военных действий безалаберности и хаосе, вечных спутниках войны. Мертвых оставляли без погребения, раненых — без лечения. Ни о какой гигиене не было и речи, лекарств хронически не хватало. Мухи садились на гноящиеся раны. От антисанитарии и истощения умерло больше человек, чем от ран, полученных в бою.
Осада Севастополя лишь отдаленно напоминала осаду Трои, но идея осады как таковая ассоциируется не только с военными действиями. Она всегда означает выдержку, личный героизм и изобретательность. Однако Севастополь не пал. Год заканчивался, в Крым рано пришла зима. Войска не имели надлежащей экипировки, обмундирования, питания. За дело уже взялась амебная дизентерия. Что касается защитников Севастополя, то они, по сообщениям, находились в бодром расположении духа и были уверены, что смогут выдержать любую осаду. Командиры союзных армий не имели актуальных сведений и даже не знали точно, сколько человек обороняет Севастополь. Граф Кларендон писал: «Мне кажется, — дай Бог, чтобы я ошибался, — мы стоим на грани чудовищной катастрофы». Он был не одинок в своих предчувствиях. Воспоминания о Всемирной выставке безнадежно затерялись в тумане и огне войны. Англичане не верили в свою победу.
