В конце 1854 года Чарльз Гревилл записал в дневнике:
Последний день самого печального и катастрофического на моей памяти года. Почти все в трауре, страну охватили горе и отчаяние. В начале года мы провожали армию, полные радостного торжествующего предвкушения… В конце года мы оплакиваем смерть бесчисленных друзей и родных, наша армия гибнет под неприступными стенами Севастополя, и после всех наших омытых кровью побед и подвигов невероятной доблести мощь русских как будто ни капли не уменьшилась и не ослабла.
Бездна страданий скрывалась за этими словами.
Британский армейский хирург писал: «Здесь есть поговорка: “Мы не взяли Севастополь, потому что французы не хотят сражаться днем, англичане не хотят сражаться в темноте, а турки вообще не хотят сражаться”». Было и небольшое утешение. В начале 1855 года развернулось строительство Большой Крымской железной дороги с веткой на Севастополь. Работы шли с большой скоростью: это была первая в истории попытка организовать механизированную войну. Британский главнокомандующий лорд Раглан умер — одни говорили, от разочарования, другие — не вынеся расстройства, третьи — от перенапряжения. В сущности, все хотели, чтобы война закончилась. Она слишком затянулась и унесла слишком много жизней. В депеше русскому полководцу Михаилу Горчакову царь писал: «Необходимо каким-то образом положить конец этой ужасной бойне». Он был совершенно прав — это была бойня, а не война.
Еще одна бесславная битва произошла весной того же года, когда английские войска предприняли две попытки осадить Большой Редан — одну из крепостей, охранявших Севастополь. В итоге они были вынуждены отступить. В отличие от них, французы успешно взяли штурмом русские укрепления на Малаховом кургане.
Война постепенно подтачивала позиции Гладстона и его бюджет на 1854 год, заставив изменить многие статьи, принятые в 1853 году. Подоходный налог увеличили вдвое, в попытке получить дополнительный доход снова обложили налогом сахар, спиртные напитки и солод. Гладстон считал, что военные расходы следует покрывать за счет излишков дохода, а не за счет займов. «Расходы на войну, — сказал он палате общин, — есть моральный противовес, с помощью которого Всевышнему было угодно обуздать амбиции и жажду завоеваний, присущие многим странам». Эта смесь благочестия и воинственности не всем пришлась по вкусу, тем более что сам Гладстон довольно скоро был вынужден прибегнуть к займам.
Настоящий кризис Крымской войны произошел в конце января 1855 года. Радикальный парламентарий Джон Артур Робак смог провести в парламенте резолюцию, требующую создать комиссию для расследования проявленной во время войны небрежности и злоупотреблений. По сути, это был вотум недоверия, и Джон Рассел почти сразу покинул кабинет, заявив, что правительство Абердина — худшее из тех, в которые он когда-либо входил. Некоторые списали его внезапный уход на оскорбленное самолюбие. Королева послала ему записку, в которой «выразила удивление и обеспокоенность внезапными слухами о его намерении покинуть правительство из-за инициативы г-на Робака». Рассел совершенно опозорил себя в глазах большинства наблюдателей, и королева так и не простила его, но через несколько месяцев он снова вступил в должность. Парламент согласился создать комиссию для расследования военного фиаско поразительным большинством в 157 голосов; оглашение результата встретили не аплодисментами, а молчанием и отдельными презрительными смешками.
Продержавшись два года, Абердин передал свой пост в руки королевы. Дизраэли писал: «В течение двух лет страной управляли самые способные из ее людей, и к концу упомянутого срока им удалось, объединив свои усилия и таланты, довести эту страну до полного разорения и отчаяния». Комиссия не добилась в расследовании большого успеха. «Я чувствовал коррупцию повсюду вокруг себя, — писал Робак, — но не мог схватить ее за руку». Сходное недовольство и разочарование пронизывало настроения публики. Как прямой ответ на проявленную в Крыму пагубную нераспорядительность возникла Ассоциация административной реформы. В нее входили представители Сити и лондонского профессионального класса. Однако она действовала медленно и неуклюже, и ей мало чего удалось достичь.
Кто-то должен был взять на себя вину или хотя бы согласиться встать у руля. Трудно представить, какой здравомыслящий человек захотел бы взять на себя обязанности премьер-министра в военное время, — но кто сказал, что политики отличаются каким-то особенным здравомыслием? Многие считали, что вперед должен выдвинуться Дерби как лидер консерваторов, но он, к великой ярости Дизраэли, отказался это сделать. Дизраэли питал симпатию к Леванту и был горько разочарован тем, что его лидер в палате лордов уклонился от схватки с Россией. Впрочем, никогда нельзя было знать, о чем на самом деле думает Дизраэли. Сэр Уильям Грегори, когда-то стоявший за кулисами «Молодой Англии», заметил: «Он был человеком огромного таланта, и это не стали бы отрицать даже заклятые враги. Но даже я, его близкий друг, должен признать: со времени выхода на общественную сцену и до своего последнего часа он жил и умер шарлатаном».
Оставался только один заслуживающий внимания кандидат, однако ему не благоволила королева. Бравада и громогласный патриотизм Палмерстона вкупе со стремлением сокрушить любого находящегося в пределах досягаемости деспота помогли ему завоевать симпатии радикалов из рабочего класса, которые в противном случае отнеслись бы к войне строго отрицательно. Он чувствовал, что народ его поддерживает. И потом, на ситуацию всегда можно было взглянуть иначе. «Я возражаю против кандидатуры лорда Палмерстона по личным причинам», — сказала королева. «Королева имеет в виду, — объяснил принц Альберт, — что она не возражает против кандидатуры лорда Палмерстона по причине его личных качеств». Этот оборот мог бы украсить сочинение Льюиса Кэрролла, если бы он писал в то время. Палмерстон (Пэм, как его называли многие) сколотил новый кабинет или, скорее, сохранил старый, избавившись от лишнего груза в лице Абердина, бывшего военного министра Ньюкасла и, конечно, Джона Рассела, который, как чертик из табакерки, вернулся позднее на должность министра по делам колоний. (Его нельзя было так просто убрать из политики.) Если бы не война, это правительство вполне могло бы выдержать взятый курс, но все же оно просуществовало достаточно долго, чтобы заключить мир. Палмерстон снова вышел вперед бодрой пружинящей походкой. Старый боевой конь рыл копытом землю. Что еще важнее, на этот раз он заручился поддержкой страны и выступал как защитник ее важнейших интересов.
Все участники устали от кровавой и грязной войны на крошечной территории, но Палмерстон не хотел прекращать ее, пока Англия и Франция не возьмут Севастополь. Как только эта цель будет достигнута, с отступлением русских можно будет всерьез начать мирные переговоры. 9 сентября 1855 года русские покинули крепость Севастополь. Англичане и французы, можно сказать, выиграли, но они не решались преследовать врага дальше. Однако в сложившихся обстоятельствах и это посчитали славной победой. Согласно оценкам, в Севастополе, к концу боевых действий превратившемся в дымящиеся развалины, погибло 300 000 русских. Одно из захоронений называлось «Кладбище сотни тысяч». Сильнейший шторм разметал укрытия союзников. Британское войско превратилось в толпу изможденных оборванцев.
